Исповедь

«Пожалуйста, пусть она скажет “да”, – молился я про себя. – Пожалуйста, прошу тебя, пожалуйста».

А потом я покачал головой и улыбнулся. С этой женщиной я был прошлой ночью в нашей собственной хупе, и Бог окружал нас. Эта женщина была моим личным причастием на церковном алтаре. Женщина, которую Бог создал для меня и привел ко мне… Почему у меня были сомнения? Она любит меня, и я люблю ее, и, конечно, она скажет «да».

Я слишком поздно понял, что на мне все еще колоратка, от чего я уже официально вроде как отказался, но я пересек уже половину парка с цветами в руках и не хотел возвращаться назад ради мелкой детали, которая теперь казалась тривиальной. Ирония происходящего на самом деле заставила меня слегка усмехнуться. Священник делает предложение в своем воротничке. Это звучало как начало плохой шутки.

Поппи тоже сочла бы это забавным. Я уже представлял ее легкую улыбку, когда она попытается не рассмеяться, ее плотно сжатые губы, едва уловимые ямочки на щеках, сияющие карие глаза. Черт, она прекрасна, особенно когда смеется. Ее смех напоминает мне смех принцесс, которых я себе воображал, будучи маленьким мальчиком: солнечный, беззаботный. В их голосах звучала судьба королевств.

Я открыл калитку в ее сад, сердце трепетало от волнения, щеки болели от постоянной улыбки, а рука дрожала, сжимая собранный свежий букет цветов, покрытых каплями после утреннего моросящего дождя.

Я шел мимо цветов и растений, думая о «Песне песней», о женихе, идущем к своей невесте с песней на устах. Я точно знал, какие чувства он испытывал.

«Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами».

Я поднялся на крыльцо, крепко сжимая цветы, и подошел к задней двери.

«Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста! Пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих…»

Я пробормотал остальные стихи про себя, готовясь открыть дверь. Может, я прошепчу их ей позже или начерчу их пальцами на ее обнаженной спине.

Дверь была не заперта, и, войдя в дом, я вдохнул запах лаванды, который принадлежал только ей, но не нашел Поппи ни на кухне, ни в гостиной. Она, вероятно, была в спальне или в душе, хотя я надеялся, что Поппи еще не успела снять свое красивое мятного цвета платье. Я сам хотел стянуть его с нее позже, обнажая каждый дюйм бледной кожи, пока она шептала бы мне «да» снова и снова. Я хотел отбросить его подальше от нас, заключить Поппи в объятия и наконец заняться с ней любовью как свободный мужчина.

Сделав глубокий вдох, я завернул за угол в коридор, готовый заявить о своем присутствии, но тут что-то заставило меня замереть на месте: может быть, инстинкт или сам Бог. Но что бы это ни было, я помедлил, почувствовав образовавшийся в горле ком, и вот тогда услышал это.

Смех.

Смех Поппи.

Не просто обычный смех. Он был низким, с придыханием и немного нервным.

А следом раздался мужской голос:

– Поппи, ну же. Ты знаешь, что хочешь этого.

Я узнал голос этого человека. Я слышал его всего один раз раньше, но сразу узнал, как будто слышал его каждый день моей жизни, и, сделав еще шаг, я наконец смог заглянуть в спальню, и предо мной предстала вся сцена.

Стерлинг. Стерлинг находился здесь, в доме Поппи, стоял в ее спальне, его пиджак небрежно брошен на кровать, а галстук ослаблен.

И Поппи тоже была там, все еще в том мятного цвета платье, но без туфель и с раскрасневшимися щеками.

Стерлинг и Поппи.

Стерлинг и Поппи вместе, и теперь он держал Поппи в своих объятиях, его лицо склонилось к ее лицу, ее руки лежали на его груди.

«Оттолкни его, – отчаянно молил голос внутри меня. – Оттолкни его».

На какой-то миг я подумал, что Поппи так и сделает, потому что она отвернулась и сделала шаг назад. Но затем что-то промелькнуло на ее лице – может, решимость или смирение, – я не мог точно сказать, потому что мне помешал его идеально ухоженный затылок.

И Стерлинг поцеловал Поппи. Он поцеловал, и она позволила ему. Она не только позволила, но и поцеловала в ответ, приоткрыв эти сладкие алые губы, и я почувствовал себя Ионой, проглоченным китом, я был Ионой после того, как червь подточил деревце, дававшее ему тень…

Нет, я был Иовом после того, как он потерял все и вся, и для меня больше ничего не осталось, потому что потом ее рука скользнула ему на шею, и Поппи выдохнула ему в рот, а Стерлинг победно усмехнулся, прижимая ее к стене позади них.

Я почувствовал привкус пепла во рту.

Цветы, должно быть, выпали у меня из рук, потому что, когда я вернулся в дом священника, их у меня уже не было, и я не знал, выронил ли их в ее доме, в саду или на обратном пути в парке. Я не знал, потому что не мог вспомнить ни одной долбаной детали о том, как вернулся домой, издавал ли я какой-нибудь шум, когда уходил, заметили ли они меня, действительно ли моя кровь хлестала из груди или мне только так казалось.