Исповедь добровольного импотента

– Сапер, ебтыть! Ты слушай дальше. Как, значит, с госпиталя-то он пришел, первым делом гулянку закатил. Ебать колотить! Вся улица неделю на ушах стояла! Потом еще две похмелялись. Бабки по округе до сих пор промежности потирают. Во какой был авторитет! И тогда-то он мне их и подарил. «Тебе,» – говорит, – «теперь они нужнее. Я свое время отмерил». И я тридцать пять лет, как чертило, в литейке у печи в них отбарабанил и по инвалидности на пенсию вылетел. А они как ходили, так и будут ходить! А ты говоришь – австрийские! Бери вон, хлеб-то.

– Да нет, мы за мясом пришли, – отказался отец и разочарованно посмотрел на сияющий, заключенный в противоударный, водонепроницаемый корпус, заграничный хронометр.

– Так уж поздно! Там только кости да жилы остались! – радостно заголосил Юра и лихо зашвырнул в пакет, купленную буханку пшеничного хлеба.

– Как поздно? – удивился отец. – Я всегда так прихожу.

– Ты когда приходишь-то? По четвергам. А сегодня суббота. Опоздал, парень! На часы, наверное, любовался.

– Ну, сейчас посмотрим, – смеется отец, и мы заходим в павильон.

Видно, что основная торговля уже отошла. Некоторые торговые места пустуют, на других идут сборы.

– А чего тут смотреть! – не унимается Юра. – Хвосты да уши! Я лично, вообще, в этом опарышнике никогда мясо не беру.

– Конечно, зачем тебе мясо. У тебя и так вон какой барабан! – и отец похлопывает Юру по крупному, грушеобразному животу.

– Зачем! – возмущается Юра. – Я прямо из-под топора беру! У меня ж свояк на мясокомбинате костоломом мантулит.

– А– а-а! – подыгрывает отец.

– Ну, ебтыть! – воспламеняется Юра. – Быку одним ударом яйца по самые уши сносит!

– Ух-ты! – это уже я.

– Годовалому – как с куста! По пятницам с утра я у него. Сначала пивка, чтоб рука отяжелела, потом свояк берет топор и айда! Я только пальцем ткну: «Вот она!» – Он хвать шматок чистейшего, парного и порядок!

– Да, это большая привилегия, – не без зависти говорит отец, и мы подходим к мясному ряду. – А тут выбирай жилу со щетиной, или кость с хрящами!

– Почему так говоришь? – вступает в разговор маленький татарин, хозяин первого прилавка, напротив которого мы приостанавливаемся. – Смотри! Ай, какая мяса! – и он шустро ворошит, разложенные на железном подносе куски говядины. – Суп сделаешь, гуляш сделаешь. Сыт будешь, миня спасибо скажешь.

Отец смотрит на Юру, тот презрительно усмехается и величественно двигается дальше вдоль ряда. Мы следуем за ним.

– Юр, вот смотри, приличная, вроде бы, свининка? – останавливается отец напротив толстой торговки в белом фартуке и со здоровенными ручищами вымазанными по локоть кровью.

– Сегодня в пять утра еще хрюкала! – звонким голосом заманивает баба. – Бери, не мешкай! Хозяйка тебе пельменей настряпает, рюмочку нальет, да на радостях, глядишь, у вас че и получится!

– Вон оно как! И почем такое удовольствие? – приосанивается отец.

– Так, а че мы косые аль кривые?! Как у всех – ни больше, ни меньше!

– Когда ты говоришь, она хрюкала? – встревает Юра.

– В пять утра, – подключаюсь я.

– Да на рассвете мужики завалили! На кой рожон мне врать-то?! – возмущается баба.

– Это тебе спьяну померещилось! На рассвете! Что я не вижу, что оно с холодильника!

– С какого холодильника?! Ты че, охренел, старый дурак! – голосит оскорбленная предпринимательница.

– С обыкновенного! Блестит вон уже – как сопля! Нашла вахлаков! – не уступает в силе звука Юра.

– Да какая разница, не протухло же еще, – пытается развести сцепившихся отец.

– Чего?! Сам ты протух, пердун лысый! А ну, давай, шагайте отсюда! Я уже не торгую!

– Ну, не серчай хозяюшка, я беру вот этот кусочек, – и отец достает из кармана деньги.

– Миш, брось, она ее одной лебедой кормила, – останавливает его Юра. – Вон сало-то зеленое!

– Отойдите от прилавка, или я сейчас мужиков позову! – уже вопит баба, и лицо ее наливается пунцовой неприязнью. – Гриша! Витька! – машет она окровавленными ручищами.

Мы отступаем. В павильоне становится все пустынней. Торговцы сворачивают свои предприятия.

– Черт, похоже, действительно, припозднились, – озирается отец.

– Погоди не суетись, – твердо говорит Юра и направляется к двери, ведущей в подсобные помещения павильона. – У моей свояченицы деверь есть, алкаш страшный, дом пропил. Так вот, он здесь рубщиком подхалтуривает. Сейчас…

– Да не надо, Юр! – пытается сдержать его отец. – Вон, окорочков возьмем…

– Я сказал, спокойно! – рубит Юра. – Ждите здесь, – и скрывается за дверью.

– Ну, что подождем? – советуется отец.

– Может, лучше, пойти к рыбке прицениться, пока предводитель отсутствует?

– Ладно, подождем. А вдруг, деверь еще не надрался. Глядишь грудинки отхватим. – воодушевляется отец, и мы присаживаемся на небольшую скамеечку.

Павильон почти пуст. Только две пьяненькие башкирки трещат меж собой, как старенькие будильники, забыв про товар. Да красивая молодая татарка распродает последнюю упаковку американских куриных окороков.

– Эх, окорочка-то, сегодня какие крупные! – опять охватывает отца беспокойство.

– Ну, мы же за грудинкой охотимся, – отшучиваюсь я.