Исповедь колдуна. Трилогия. Том 1

Понадобятся ли тогда людям коптящие и рычащие чудища, с каждым годом все больше заполняющие просторы Земли, снующие всюду и отравляющие воду, почву, атмосферу? Человек будущего сможет мгновенным волевым усилием перенести себя в любую точку, мановением руки создавать комфортабельные жилища и скульптурные шедевры, возникающие в воображении. Он сможет связаться с любым человеком без помощи радиосвязи, видеть сквозь толщу земных пород. Наверняка научится жить и созидать, не нарушая природного равновесия. В конце концов он, возможно, с помощью психоэнергии сможет достигнуть звезд, а не с помощью гипотетического фотонного звездолета…

Шло время, а я все стоял в темноте ночи над остывающей снежной воронкой. Шуршала невидимая поземка по жесткому насту. К ночи небо очистилось от облачности и на нем мягкими огоньками мерцали звезды. Северная часть небесного купола была подернута невзрачной колеблющейся дымкой. Так обычно выглядело на этой широте воспетое поэтами Северное сияние.

В километре от меня тускло светилось торцевое окно нашего передвижного жилища. Потом окно погасло. Сан Саныч закончил свои дела и лег спать. Можно было возвращаться, но я медлил.

Может быть мысли, посетившие меня только что, были тем самыми ответами на извечный, самый простой и одновременно самый трудный для человека вопрос о смысле собственного существования. О смысле жизни вообще. Семья, дети, обязанности и, возможно, преобразование нашего несовершенного мира?

Иначе для чего Природа дала нам разум? Почему она время от времени создает людей, обладающих даром? Не для того, чтобы они, как в средневековье, горели на кострах инквизиции, подвергались гонениям, объявлялись шарлатанами?

Кажется я знал, что мне нужно делать и к чему стремиться. Учиться самому, совершенствовать способности и, главное, искать способы передачи этих способностей другим людям. Вот только хватит ли у меня сил и умения? Этого я тоже не знал.

Медленно текли дни, складывались в недели и месяцы. Полевой сезон во второй половине выдался трудным. Работа продвигалась вперед медленно, с натугой. Январь и февраль замучили сплошными пургами, которые не давали работать. И еще лес. Весь юго-запад участка работ представлял собой буераки, поросшие лесом и кустарником.

Мы били просеки, искали объезды. Тыкались, как слепые котята, мордой в озера и овраги. Получалось, что за рабочий день мы иногда не могли пройти больше трех-четырех километров профиля при всем напряжении сил и умения.

Только в марте нам повезло. Мы пробили лес в направлении северо-запада и вышли в тундру. Скорость разбивки профилей сразу выросла в три раза. За день мы проходили теперь около десяти-двенадцати километров. При плохом рельефе и зарослям кустарника в поймах, это достижение.

Пурги, наконец, решили дать передышку и мы за несколько дней оторвались от сейсмоотряда до девяноста километров. Но тут подошла к концу солярка в нашей пятикубовке. В сейсмоотряде к концу марта на ходу осталось всего два трактора. Начальник отряда Валерий Павлович Поданев по рации деликатно дал мне понять, что не видит смысла гнать к нам на такое расстояние трактор и делиться соляркой. Я бы на его месте поступил точно так же.

Пришлось самим бросать работу и вместе с емкостью и ЦУБом выбираться на зимник и ловить экспедиционные Уралы с соляркой и углем. На это ушло семь дней хорошей погоды.

В начале апреля подстерегла другая беда. Задымил и закидал масло тракторный дизель. С каждым днем масла уходило все больше и больше. Я поставил диагноз, который заставил Москалева разразиться серией отборной ругани.

Пришлось глушить трактор и разбирать дизель. Диагноз подтвердился – прогорел поршень первого цилиндра. Представляете, что это значит – раскидать мотор и в полевых условиях менять поршневую?

На это ушел почти весь апрель и сейсмики опять приблизились к нам вплотную. Когда дизель заработал, я молил бога, чтобы у нас не было задержек до конца сезона. Главное, я физически ощущал, что у меня дома не все ладно.

Светлана и раньше не была любительницей писать письма. Она писала редко. Раз или два раза в месяц. Коротко описывала проделки ребятишек, передавала приветы. Так было в начале сезона. А в феврале как обрезало. Ни одного письма.

Я рвался домой, просил разрешения на вылет. Не пускали, мотивируя свой отказ производственными интересами, давили на сознательность. По моей просьбе наша экспедиционная радистка Людмила Сергеевна звонила в камералку к жене и передавала скупые слова привета и немного сведений о детях.

Улетая я просил Светлану приходить на центральную радиостанцию для переговоров, но наша северная радиосвязь неустойчива и не с моей старенькой Ангарой было пытаться пробить помехи и связаться с Дудинкой напрямую. Прямая связь у меня получалась всего два-три раза в месяц и только не тогда, когда жена приходила в помещение радиостанции.