Исповедь о жизни, любви, предательстве и смерти

Так или иначе, поездка на Ватерлоо, главное событие реконструкции в Европе, была для нас очень важна. Собирались поехать более 100 наших «бойцов». Но времена изменились. Если в 1989 г. советское государство еще функционировало, то в 1990 г. оно все больше разваливалось, и всего за несколько дней до предполагаемого отъезда наших ребят, мы узнали, что документы не были готовы по вине недосмотра или разгильдяйства каких-то чиновников из ЦК ВЛКСМ. Решить этот вопрос обычным рабочим порядком больше не было возможности, решить его можно было только немедленно добравшись до самого верха.

И вот как раз дней за десять до предполагаемого отправления на Ватерлоо мы проводили очередное реконструкторское мероприятие, если не ошибаюсь что-то связанное с памятью героев Плевны, (может и нет, не припомню). Но так или иначе я вел по центру Москвы колонну «войск» человек 150 воинов всех «мастей». Здесь были и русские, и французы 1812 г. и конечно Белая Гвардия. Так получилось, что наш марш проходил мимо здания ЦК ВЛКСМ. И тут меня осенило — «сейчас или никогда»!

Я остановил колонну, вывел из строя всех офицеров, как наполеоновских, так и белогвардейских (последние хотя были на этом мероприятии в мундирах начала ХХв., но также собирались ехать, конечно в другом обличие, на Ватерлоо). Офицеров было около дюжины, я вкратце объяснил проблему и сказал, что мы сможем решить ее либо сейчас, либо никогда, но для этого все должны без колебаний последовать за мной и действовать по моему приказу. Без всяких лишних рассуждений, в меру дерзко, напористо, но при этом по возможности соблюдая рамки корректности.

Все согласились, и вот под командованием наполеоновского генерала дюжина русских и французских офицеров, гремя шпорами и звеня саблями, решительно вломилась в здание ЦК ВЛКСМ. Конечно, если бы такое произошло бы сейчас в учреждении подобного по рангу государственного уровня, кого-то из нас просто тут же бы перестреляли, а кого-то положили бы на пол под дулами автоматов. Но тогда была другая эпоха.

Вахтер на входе что-то пробормотал, запротестовал, но мы твердо ответили, что нам немедленно надо к Первому секретарю по делу государственной важности. Наш решительный вид, сабли, револьверы, наша униформа — все показывало, что мы явно не шутим. Вахтер, а может быть два вахтера, не осмелились ничего предпринять, и мы беспрепятственно поднялись на этаж, где был кабинет первого секретаря. Двери в приемную мы также решительно распахнули, как и входную дверь в здание ЦК и с ходу заявили, что нам нужен немедленно первый секретарь ЦК ВЛКСМ, Владимир Михайлович Зюкин. Секретарши в шоке повскакивали со своих мест, испуганно восклицая: «Владимир Михайлович занят! Он не может сейчас вас принять!»

— Ничего, примет! — уверенно бросил я, — Дело государственной важности! За мной!

И с этими словами я резко распахнул первую дверь кабинета, а вслед за ней и вторую. А за мной двинулась группа выглядевших весьма угрожающе вооруженных людей. Но хотелось бы подчеркнуть, что мундиры наполеоновской эпохи, смешанные с белогвардейскими, придавали этой наступательной силе некую умеренность в агрессии.

Владимир Михайлович действительно был занят. Он вел некое собрание и восседал во главе большого начальничьего стола, а далее десять-пятнадцать чиновников чинно сидели вдоль длинного стола, стоящего перпендикулярно начальничьему.

Наше появление с шумом и грохотом, звоном шпор и лязгом сабель вызвало такое ошеломляющее впечатление, что Первый секретарь буквально подскочил с кресла. Ведь ситуация была в стране непростая, власть явно колебалась, и ожидали всего самого неожиданного. Тем более, что в голове всех советских людей, и тем более партийных работников, без сомнения стояли кадры известного советского фильма, когда, если не ошибаюсь, красногвардейцы под руководством Антонова-Овсеенко вот также врываются в Зимний дворец на заседание Временного правительства, и звучит ставшая одной из самых знаменитых фраз советского кинематографа:

— Кто тут временные!? Кончилось ваше время!

Товарищу Зюкину видимо подумалось, что колесо истории крутанулось в обратную сторону, и теперь вдруг на заседание почтенных коммунистических функционеров врываются вооруженные белогвардейцы (мой наполеоновский мундир мог вполне сойти для него за мундир какого-нибудь особо важного белого генерала), и сейчас видимо последует роковая фраза:

— Кто тут краснопузые? Кончилось время ваших пуз!

Но мы пришли не пугать, не шутить, а положительно решить нужный нам вопрос, и я вместо угрожающих деклараций тотчас с улыбкой протянул ему руку и самым дружелюбным, но твердым голосом, которым можно было произнести фразу, сказал: «Владимир Михайлович, извините ради Бога нас за вторжение, но дело, о котором я должен Вам сообщить, чрезвычайно важное. Оно не терпит отлагательств. Дело идет о престиже страны!»

Какая кисть может описать изменение в лице первого секретаря ЦК ВЛКСМ. Он был просто безумно рад. Нет, это был не переворот, не арест, не смерть… Это просто видимо какие-то чокнутые, но явно с добрыми намерениями.