Исповедь о жизни, любви, предательстве и смерти

Действительно, ее предки были не Волконские и не Трубецкие, а фамилия была вполне характерна для кубанских казаков — Ещенко. Но это меня никак не смутило, ведь уже тогда я подумал, что быть может она сменит ее на другую, куда более для меня благозвучную — Соколова.

На этот раз вечер был уже немного другим. Мы опять много говорили об истории, но чувствовалось, что эта тема постепенно уходит на второй план, а ее глаза буквально впивались в мои. Наконец наступило красноречивое молчание. Я взял ее за руку, приподнял с кресла, нежно обнял и также, как можно более нежно поцеловал. Она не отпрянула, не стала возмущаться, а сделала это так легко и естественно, как будто все это уже давно было записано в книге судеб. Настя только тихо сказала, что это был первый в ее жизни поцелуй. Я поверил в это без всякого сомнения, потому что более чистого, благородного поцелуя сложно было бы придумать…

Кроме того, выяснилось одно обстоятельство, которое надолго задержало ее чувственное развитие. Я узнал, что, когда Настя училась в школе, у нее на носу была страшная опухоль, и весь класс смеялся и издевался над ней, называя ее уродиной. Ее много раз оперировали, и в конечном итоге удалили эту безобразную опухоль, остался лишь небольшой шрамик на носу, который для меня ничуть не портил ее лицо, и который я просто не замечал. Но я понял, что в школе даже после успешной операции у нее остался комплекс «гадкого утенка», и поэтому она не участвовала в вечеринках своих ровесников, не ходила в клубы, словом, осталась чистой и благородной, словно девушка XIX века из хорошей семьи.

Потом был еще один вечер, где мы уже без стеснения обнимались, осыпая страстными поцелуями друг друга. Наконец настал четвертый, самый важный вечер. Много позже Настя рассказала мне, что накануне его она весь день думала только о том, как поступить? Должна ли она сделать то, что окончательно сближает мужчину и женщину, расстаться со своей девственностью ради человека, которого полюбила, и решила для себя да, она хочет, чтобы я стал ее первым и единственным мужчиной в жизни.

Мы выпили по глотку шампанского, мы опять целовались, а потом точно также, как перед первым поцелуем, на некоторое мгновение наступила тишина. Я нежно взял ее за руку, и она, словно все было уже давно определено, чуть опустив глаза сама пошла со мной в спальню…

Все прошло с максимальной деликатностью, я стремился ни в коем случае не быть грубым, а сделать все как можно более нежно и осторожно… Быть может даже слишком, немного позднее я узнал, что в ее хрупком стройном теле кипела южная страсть… а сейчас мы стали близки в первый раз, и я видел на щеке моей возлюбленной лишь одну слезинку и счастье в глазах. Я же просто не знал, как мне выразить ей всю мою признательность, всю мою любовь, всю благодарность за этот бесценный дар, который она отдала мне в этот вечер.

Мы объяснились друг другу в любви. Настя поклялась, что до меня у нее не было никакого мужчины не только физически, но даже настоящей влюбленности никогда не было. И что она хочет отдать мне всю свою любовь и всю жизнь без остатка, что если мне в голову придет мысль оставить ее, то она просто выкинется из окна десятого этажа общежития.

Действительно, скоро наши отношения превратились в большую сильную любовь, которая полностью охватила нас. Счастье встречаться у меня дома перекрывало все остальное. Мы практически не ходили в театр, в кино, кафе. Тем более, Настю не интересовали рестораны. Единственное, куда нам хотелось идти, был Эрмитаж, но Эрмитаж вечером почти всегда закрыт. Иногда мы просто гуляли по прекрасному центру Санкт-Петербурга, но зимние прогулки по городу не могли быть долгими. Ей хотелось ко мне домой. Здесь мы могли вволю разговаривать так, чтобы нам никто не мешал, здесь мы слушали музыку, которая нравилась нам, и конечно давали волю страсти, которой у Насти оказалось очень много.

Теперь, когда Настя приходила ко мне, она звонила в домофон снизу, я открывал дверь нажатием кнопки в квартире, а дальше я видел, как она буквально бежит вверх по лестнице, сияя счастливой улыбкой, и едва переступив порог, бросается в объятья…

Это было наверно самое счастливое, безумно счастливое время, потому кроме радости быть вместе, упоения восторга разделенной любви, удовольствия интереснейшим разговором на те темы, которые нас обоих волновали, не было никаких, никаких ссор никаких упреков, ничего плохого — только радость видеть ее счастливые глаза, упоение нежностью и восторгом перед ее красотой.

Наверное, за несколько месяцев подобного счастья можно отдать всю жизнь…