Исповедь офицера

Связи ни с Алхановым, ни с Шаравиным, ни с Хаджибековым не было уже полчаса, я сорвал голос, крича в радиостанцию так, как будто при отсутствии связи я мог докричаться до них и без ее помощи. Треск эфира продолжал взвинчивать напряженную обстановку, щекотал нервы и слух, не выдавая никакой информации. Появившийся на пороге Долгов вылупился на меня красными с бодуна глазами, как будто пытался увидеть на мне ответы на все свои вопросы, после чего ошарашил сообщением:

– Омоновцы возвращаются на базу, есть потери.

И опять застыл, упершись в меня взглядом, в ожидании какого-либо решения. Но решение было одно: схватить штабную машину – и галопом в ОМОН.

– Бойцам – отбой тревоги, до особого распоряжения, а ты со мной, полетели!

И понесся синий разъездной «жигуленок» на базу ОМОН, чтобы ответить на повисшие в воздухе вопросы.

Преодолев «змейку» из бетонных блоков, мы подъехали к КПП, где очень смурной боец, опечаленный тем, что именно в этот день ему достался наряд нести службу в расположении базы, а не быть вместе со всеми в бою, с нотками раздражения сказал, что командир на выезде и пропустить он нас не может. Я предъявил ему специальный пластиковый пропуск РОШ по Северному Кавказу, где на обороте почти во всю карточку написано: «Всем военным и гражданским властям, правоохранительным органам! Предъявителю настоящего пропуска оказывать помощь и содействие! ВСЮДУ!», – и сказал, что мы дождемся руководства в штабе. Но пропуск для него в нашем препирательстве не возымел никакого действия – как слону дробина! Он с упертостью барана стоял на своем. Я уже начал раздражаться, но где-то в недрах карманов камуфлированной куртки моего оппонента прозвучал радиоголос: «Я – Патриот. Командирам рот собраться в штабе». Препирательства сразу же потеряли всякий смысл, и металлическим голосом, не терпящим возражений, я приказал ему доложить Патриоту о нашем прибытии. Через пару минут рьяно выполняющий свои обязанности боец был сама любезность. Но он уже был неинтересен – информационный голод гнал нас в серое двухэтажное здание. Но как бы мы ни торопились, мы встали, склонив головы, отдавая дань признания минутой молчания, у мемориала из гранитных фотографий погибших бойцов, в центре которого – Герой Российской Федерации, первый командир чеченского ОМОНа Муса Газимагомедов. Увидев нас из окна, Бувади спустился и молча встал рядом с нами, пропуская через боль в сердце жизненный путь каждого бойца с фотографии. Взглянув на меня, он прервал молчание и голосом, полным печальной торжественности, произнес:

– Леха, мы сделали это! Мы вытащили твоего доходягу. Тощий. В чем только душа держится?

И, сделав очень большую паузу, как будто вновь переживая все события того страшного боя, добавил:

– А у меня три «трехсотых», один тяжелый.

И опять затянувшаяся пауза. Он мысленно был далеко от нас, он все переживал, думал, где, как и что он мог сделать, чтобы не прозвучали эти слова – простые и жуткие, как сама война. Короткие обрывистые фразы он выдавливал из себя с большими промежутками, впервые не проявив никаких эмоций, диктуемых кавказским гостеприимством.

– Руслана не тревожь, он настоящий командир, он сейчас с ними в больнице.

И опять тишина. Молча поднявшись на второй этаж, он широко распахнул дверь кабинета, приглашая нас войти, а сам тяжело опустился в свое рабочее кресло и, подняв телефонную трубку, стал разговаривать с неизвестным абонентом на чеченском языке, но суть разговора улавливалась точно: он старался всячески организовать помощь раненым товарищам. Закончив разговор, он наконец-то обратил на нас внимание:

– Не успели мы расставиться по плану, заметили они нас, вот и пришлось работать с колес.

Телефонный звонок прервал его, и вновь, теперь уже повышая голос, он кричал на собеседника, перемежая чеченскую речь с крепкими русскими словами. Бросив трубку, он еще продолжал ругаться, вскакивая и размахивая руками, затем, немного успокоившись, продолжил:

– Как вы и говорили, русского они сразу в лес поволокли, его даже искать не пришлось, но потом…

Он запнулся и опять ушел мыслями в этот бой, проживая его снова и снова:

– Сначала двое, потом еще один. Русского с двумя бойцами мы к федералам отправили, а сами – наших вытаскивать. А тут и командир с бойцами – он своих не бросает! – мгновенно сориентировался и отработал этих шайтанов по полной.

Последние слова он произнес с особой гордостью за командира ОМОНа. Вдруг до этого молчавший Долгов задал давно сверливший меня вопрос:

– А где освобожденный?

Бувади даже обиделся:

– Я же сказал – федералам отправили. Куда и кому, не знаю. И не до этого мне было, у меня трое раненых на поле боя.

Да, с такими аргументами не поспоришь…

– Ну, хотя бы данные его записал?

Он посмотрел на нас осуждающе и произнес:

– Некогда мне там было писаниной заниматься.

А затем, как-то подобрев, осознавая, что все-таки мы правы со своими вопросами, на которые у него нет ответов, он, заглаживая свою вину, сказал: