Исповедь шлюхи

— Отметь. Теперь ты законно избранный мэр. Кто может тебе помешать?

— Я не знаю как? Выдать ей денежную премию, так сказать, смешно. Вряд ли она нуждается в деньгах.

— Выдай лучше мне премию. Я куплю тебе пару новых рубашек. Пока ты представительствовал, свои две белые сорочки превратил в ветошь. Мне их уже не отстирать…

— Танюш, я же серьезно.

— Я тоже.

— Давай о нас потом. Посоветуй, как мне ее отметить.

— Попроси Прудкина, пусть выдаст статью о твоей героине. А что еще можно? Хочешь, напиши в Кремль, представь ее к награде или сделай почетным гражданином города.

— Это идея! У нас пока подобной формы поощрения нет, но можно начать с Маки.

— Ее зовут Мака?

— Да.

— Странное имя. Скорее подходит обезьяне.

— Странных имен много. Важно не само имя, а человек, который, так сказать, его носит.

— Не умничай Тиша. Я и так знаю, что ты умный.

— Прости, больше не буду.

— Вот и молодец…

— Да, пусть Мака станет почетной гражданкой Глухова.

— Ты доволен?

— Доволен. Я бы сам не додумался. В торжественных институтах твой муж слабак. — Тихон обнял жену и поцеловал в губы.

Татьяна нежно, но решительно отстранилась:

— Не надо сегодня, Тиша. Ты устал, да и думаешь о другом. — Она хотела сказать «о другой», но вовремя себя поправила: — Ты не обиделся?

Вместо ответа услышала ровное дыхание мужа. Постников умел засыпать мгновенно.

* * *

Под шелест волн на горящих углях дозревала баранина. Степан Хорьков внимательно следил, чтобы от капель жира не поднималось пламя, и тут же гасил его водой из пластиковой бутылки. Сергей кривым афганским ножом кромсал томаты в салат. Природа встречу друзей не омрачала. На небе ни облачка. Ветерок едва шелестел в листьях акаций. Мягкое осеннее солнце повернуло на закат, и ярким пламенем отражалось в окне дачного домика. Дачка стояла на скале, внизу плескалась море. Это был тот самый рыбацкий домик с банькой, где Голенев с друзьями-афганцами допрашивал бандита Чирика. Они вспомнили, как поджарили бандиту задницу в бане и как тот раскололся.

Здесь было все также, только листья винограда уже покраснели. Спелые кисти свисали внутрь беседки. Олег оторвал губами одну ягоду. Она имела сладкий, немного хмельной вкус.

— Сережка, почему виноград не собираешь? Он уже перезрел.

— Куда его девать. Пусть висит. С ним как-то красивее… — Улыбнулся Скворцов и принялся стругать лук.

— Я был на суде. Твоему Чирику дали пожизненный. — Продолжил Хорьков прерванный разговор. Выглядел Степан как всегда мрачным, смотрел исподлобья: — Я бы на твоем месте его тогда порешил. Он зарезал Тоню.

— Наверное, я тоже. — Не прекращая орудовать ножом, высказался Сергей.

— Чирик всего шестерка Кащеева, — возразил Олег: — А Гену мы в Москве достали.

— Да, операция прошла на грани фола. Ты просто в рубашке родился. Помнишь? — Улыбнулся Скворцов.

Олег помнил. Он тогда узнал у Маки адрес, где скрывается ее дружок. Голенев не предполагал, что Кащеев в квартире не один. Бывший афганец сам попал в ловушку. Его оглушили, усадили за стол, финками пригвоздили ладони к столешнице. Кащеев начал его допрашивать. Он хотел знать, кто выболтал Олегу московский адрес. Голенев, естественно, Маку выдавать не собирался, и его бы убили. Хорошо, что друзья подстраховались, заняв квартиру над логовом Кащеева. Афганцы через балкон ворвались к бандитам и перестреляли их. Труп Кащеева Олег привез в Глухов и подложил в коттедж Маки.

Такое быстро не забывается. Сейчас Голенев вспомнил каждую деталь:

— Мужики, вы мне тогда точно жизнь спасли…

— Давай не будем крутить старую пленку. Что было, то прошло. Вот дорежу салат и выпьем по стаканчику за то, что впереди. — Предложил Сережа.

Олег достал расческу и провел ей по волосам:

— Не хотел вам колоться, но и промолчать не могу. У меня с девчонкой Кащеева что-то вроде романа.

— Ты и она? — Сергей положил нож на стол и с удивлением посмотрел на Голенева. Степан Хорьков высказываться не стал, только хмыкнул и скривил губу.

— Сначала выслушайте, а уж потом казните. — Олег рассказал друзьям все. Начиная с Белого дома, где Мака остановила танк, до столового гарнитура, что она ему подарила. И лишь церковную исповедь девушки сохранил втайне. Его не перебивали. Олег закончил и ждал реакции друзей. Они молчали. Шашлык залил угли жиром, пламя никто не гасил. Олег сам взял бутылку и сбил огонь.

— И ты ей веришь? — Мрачно усмехнулся Хорьков.

— Верю. Она мне рассказала про свое детство. Я многое понял и ей простил. Она же хочет начать новую жизнь?! Я считаю своим долгом ей помочь.

— Чужая душа потемки. Кто знает, может она, правда, с тобой за ум возьмется. — Задумчиво вывел Скворцов и продолжил подготовку салата.

Хорьков высказался менее оптимистично:

— Старики не зря говорили — что жид крещеный, что вор прощеный…

— Это что значит? — Не понял Олег.

— Это значит, тому, кто уже съел бесплатный сыр из мышеловки, верить нельзя.

— Не знаю, ребята. Может, и нельзя. Только одному трудно.

— Ты теперь не один. У тебя дети… — Напомнил Хорьков и отобрал у Олега бутылку с водой.

— И девушек хороших на свете хватает. Зачем тебе телка из-под бандюка? — Поддержал Степана Скворцов.