Исповедь шлюхи

— Ситенкова… — Постников наморщил лоб: — Почему-то эта фамилия мне знакома.

— Мою дочку Ирочку удочерил ваш друг.

— Олежка!? Ирочка — ваша дочь?

— Да.

— А он знает?

— Знает. С вашим другом Руфина Абрамовна говорила по телефону.

— Леночка, как вас по отчеству?

— Не надо отчества, я привыкла так. А вообще-то отчество у меня не трудное — Ивановна.

— Вот что, Елена Ивановна, вы где-нибудь работаете? А то у меня есть, так сказать, возможность в экстренных случаях оказывать помощь людям из своего фонда.

— Спасибо, я начинаю работать учительницей в детском доме, и у меня с деньгами все в порядке. Вот с жильем…

— С жильем разберемся. Кстати, у вас случай особый. Мы сейчас сдаем муниципальный дом. Квартиру вашу вы, конечно, получите, но можете написать мне заявление на новую. Там есть очень уютные двухкомнатные квартирки.

— Спасибо. Но сначала я бы хотела получить свою. В ней и вещи у меня оставались, мебель…

— Конечно, конечно… — Тихон подал Лене руку, открыл перед ней дверь кабинета и попросил секретаршу: — Юлечка, сделай нам три стакана чая, и найди, если сможешь, плитку шоколада.

Пока Тихон беседовал в приемной, Межрицкая не теряла времени даром. Она позвонила по аппарату мэра в детский дом и давала наставления повару.

Постников дождался, когда она положит трубку:

— Мама Руфа, мы познакомились с Еленой Ивановной, и я узнал про ее дочь. Что же теперь будет?

— А что будет? Ничего. Таки Олежек человек разумный, естественно, он вернет ребенка матери.

— Но девочка наверняка к нему уже, так сказать, привязалась?

— И здесь не вижу проблем. Моя Леночка вовсе не какая-нибудь стерва. Олежка сможет навещать Ирочку, да и она бегать к нему, и к Павлу с Верой. Чтоб ты знал, чем больше у маленького человека близких, тем уютнее ему на этом свете. Ты-то должен таки это понимать. И еще, Тиша… Ты себе можешь представить, как она хочет увидеть дочь? Мать почти шесть лет не видела своего ребенка! Ты хоть соображаешь, что это значит?!

— Могу только догадываться. — Улыбнулся Тихон: — Но в чем проблема? Дети у Павла с Верой. Надо им позвонить…

— Нет, без Олежки я никому ничего объяснять не буду. Когда он приедет?

— Обещал прилететь вчера. Но я его еще не видел.

В кабинет заглянула Юля:

— Тихон Иннокентьевич! Павел Михайлович Паперный в приемной.

— Этот гусь пожаловал! — Обрадовалась Межрицкая: — Сейчас я ему скажу, кто он есть.

— Зачем, мама Руфа? — Удивился Постников. — Среди детдомовцев отравленных молоком не значилось.

— Как это зачем!? Пусть таки знает, что в чужие квартиры дочек подселять нельзя.

— Мама Руфа, я сам разберусь. — Попросил Тихон и повернулся к Юле: — Скажи Паперному, пусть подождет. Я пока занят.

Дамы допили чай. Елена осилила только половину шоколадки, оставив недоеденную часть на блюдечке. Старая воспитательница возмутилась:

— Лена, ты видела, как я спрятала свою шоколадку? Запомни, работая в детском доме, ты имеешь не одну дочь, а пятьдесят семь. И еще таки сорок шесть сыночков. Так что оставлять сладости нельзя. Дома пригодятся.

— Возьмите и мою. — Тихон шоколад не тронул и протянул Межрицкой. Она моментально спрятала в сумку и его плитку. Проходя приемную, Руфина Абрамовна смерила монументальную фигуру Паперного брезгливым, пренебрежительным взглядом. Павел Михайлович заморгал и удивленно посмотрел ей вслед.

* * *

Заводчик никак не ожидал, что мэр поднимет вопрос о квартире дочери. Он явился в кабинет в прекрасном настроении, поскольку санитарная инспекция на молокозаводе возбудителей инфекции не нашла. А все обернулось весьма скверно. Мэр не бранился, не повышал голоса, он был спокоен, только его глаза стали колючими и жесткими. Они беседовали всего минут двадцать. Закругляясь, мэр попросил:

— Вот что, Павел Михайлович, давайте начистоту. Вы признаетесь, что дали Стеколкину взятку, а я не буду подымать бумаг вашего завода. Уверен, если в них покопаться, заводик ваш можно вернуть государству. Наверняка там есть моменты для цепкого юриста. Ведь вы создали кооператив на базе, так сказать, государственного оборудования.

— Это шантаж?

— Нет, это вполне деловой разговор. Вы мне сдаете взяточника. А я вам зеленый свет. Прикиньте. Я это дело все равно так не оставлю.

Паперный задумался:

— Допустим, признаюсь… Но, по закону, и я сяду. Если выбирать из двух зол — лучше свобода, чем завод.

— Я вам лично обещаю, что, так сказать, за чистосердечное признание прокурор Рябов потребует у суда для вас не больше года и то условно.

— А судимость? А общественное мнение? — Возразил Паперный.

— В прессе вас опишут героем, а судимость за заслуги, так сказать, перед обществом часто снимают.

— Вы странный человек, Постников.

— Чем же?

— Все вас знают как рыцаря-идеалиста, а вы предлагаете такое…

— Я, Павел Михайлович, учусь на своих ошибках. Чтобы привести город в цивилизованное состояние, приходится, так сказать, менять характер. И я буду использовать все средства, чтобы люди вздохнули и поверили новой демократической власти.

— Сильно сказано. Хорошо, я подумаю…

— Подумайте. Если за два дня я не получу ответа, ждите у себя на заводе ревизию из Москвы. Вы свободны.