Исповедь солдата

Гауптвахта оказалась гарнизонной, но довольно маленькой. Единственное, что отличало её от тюрьмы, – это общий туалет в коридоре. Тёмно-зеленые стены и тусклое освещение напрягали меня, а потом пустая камера и вовсе ввела меня в осадок. Она была трёхместной. Все лежаки пристегнуты к стене, из-за чего сидеть пришлось на железной подставке, на которую ложатся нары. Первые вечерние часы тянулись очень медленно. Какой распорядок, когда и чем кормят, я не знал. Времени для размышлений было предостаточно. На ужин мне принесли миску каши и кружку чая, что, честно говоря, после мамкиных харчей и в рот не лезло. Сидеть одному в камере на подставочке было явно некомфортно, да и скучно. Полежать бы я не отказался. Перед отбоем прошла вечерняя проверка. Зашёл офицер и два бойца. Обыскав меня, они отстегнули от стенки кровать и ушли. Я с большим удовольствием растянулся и расслабился, но ненадолго, так как нары жесткие, без матраца и подушки. Когда лопатки втыкаются в доски, спать совсем неудобно, хотя под разговоры охраны я провалился в сон. Сон был прерывистым: я-то просыпался, то вновь проваливался, перекатываясь с одного костлявого бока на другой. Мое второе после отпуска утро в «тюрьме» (по-другому это не назовешь) превратили меня в неподъемного престарелого заключенного. Я не мог понять, почему молодой парень, физически развитый, за короткое время превращался в «овощ». Я отлежал себе всё, что можно. Ни шея, ни руки с ногами меня не слушались. После домашней койки спать на жестких нарах было нереально. «Хоть тряпку какую-нибудь под голову бы дали», – подумал я. Правда, небольшая утренняя гимнастика всё же привела моё тело в прежнее бодрое состояние.

Я всю свою осознанную жизнь на гражданке прожил во дворах и подвалах города Рязани, в районе ЗИЛа, в Дашково-Песочне. Это закалило меня, у меня был авторитет как спортсмена, как друга среди своих ровесников и старших, но эта грёбаная армия постепенно уничтожала моё эго. Я снова не мог предположить, что меня ждет дальше, как себя вести в данной ситуации, что мне нужно предпринять, чтобы убежать из роты специального назначения «Кондор». Боюсь признаться, но я был в ужасе от своих командиров – командира роты, старшего лейтенанта Сидорова и старшего лейтенанта Гусова. Я с тяжелым сердцем думал о возвращении обратно, где ждало меня моральное и физическое уничтожение.

Я потихоньку начал понимать, что в маленькой тюрьме лучше, чем в роте – по крайней мере, ни черпаков-уродов, ни грёбаных офицеров. Было явное ощущение, что я попал на маленький трехметровый остров в Тихом океане.

Одинокая жизнь не вернет никогда тебе правды,

Одинокая жизнь останется рядом с тобой,

Одинокая жизнь поглотит тебя и твой разум,

Одинокая жизнь – это рота и дивизия ОДОН.

Ты служи, но при этом всегда оставайся мужчиной,

Не теряя своих доблестных сил,

Я люблю свою жизнь и отныне,

Посвящу её только своим.

Часы пролетали незаметно. Ко мне в камеру подселили бойца. Срок службы был одинаковый, просто он из другого полка и из обычной роты. Под разговоры время летело быстрее. Вскоре и третья нара возле двери была занята. Там оказался молодой боец, который после присяги соскучился по маминым пирожкам и дал дёру, но далеко убежать не удалось, поймали. Мне стало ещё веселее, я стал подшучивать над ним. Он пел, танцевал и рассказывал анекдоты.

Все заключенные были поделены на две группы. Первая группа – это самовольщики, которым обычно давали максимальный срок в 10 суток. И вторая группа – это все остальные, сидевшие за пьянку, нарушение режима и драки – им давали от одного до пяти дней максимум. Не самовольщиков вывозили на постоянные физические работы к наемникам как бесплатную рабочую силу. Они выполняли всю грязную работу, а это: таскать, кидать, копать, убирать. Правда, некоторым везло чуть больше – тем, у кого имелись образование и профессиональные навыки. Среди них ценились в основном строители, каменщики, сварщики, электрики, сантехники. Их даже высокопоставленные офицеры оставляли дослужить на строительстве своих домов и дач.