Исповедь старого молодожена

Но очки и длинноногость плохо сочетаются. Так думает любой пятнадцатилетний. В пятнадцать вообще кажется, что очки – это главная из твоих проблем. Поэтому каждый раз, когда я решался признаться Олесе в любви, я прятал очки в задний карман и шел наугад, как ежик в тумане, навстречу своей волшебной лошадке. И каждый раз вместо волшебной лошадки мне попадалась врачиха.

– Очки тебе прописали не просто так, – нудила она, – они нужны для коррекции зрения.

И требовала снова их надеть в ее присутствии. Это стало ее миссией, личной войной, вендеттой – обнаружить меня слепого на территории и заставить надеть очки.

В предпоследний день смены в нашем лагере проходила прощальная дискотека. Для меня это был последний шанс, бал Золушки. На мое счастье, врачиху пригласил завхоз, и в тот вечер ей было не до меня. Я отполировал свою карету, сунул очки в задний карман и пошел сдаваться Олесе.

Дискотека предстала передо мной разноцветными пятнами, как у ранних импрессионистов. Тем не менее я сразу увидел ее, свою длинноногую Олесю, в том самом васильковом платье, в котором она в начале смены удаленно отправила меня в нокаут – в васильковом платье и в объятиях какого-то парня. Они танцевали, и его руки были значительно ниже ее ватерлинии. Руки были значительно ниже ватерлинии у него, а тонул почему-то я, опускаясь на знакомое илистое дно «все пропало». Я выскочил из клуба и потом полвечера по-есенински обнимал березу, хотя это вполне могла оказаться и сосна.

А когда я наконец отпустил березу, по совместительству сосну, под соседним деревом я вдруг снова увидел их – свою длинноногую Олесю в васильковом платье и того парня. Они сидели рядышком на пеньке, неудобно свешиваясь каждый со своей стороны, и целовались. Я полез в задний карман (о, если бы там был пистолет!), достал очки и надел их, чтобы в последний раз увидеть свою Олесю и навсегда унести ее образ в юдоль печали. На пеньке в объятиях розовощекого парня сидела совершенно незнакомая мне длинноногая девушка в васильковом платье. Увы, мир коварен: васильковость платья не является исключительным свойством девушек, по которому их можно отличить сослепу. Равно как и длинноногость.

Поняв свою ошибку, роковую, как и все мои ошибки, а иначе какой смысл ошибаться, я бросился обратно на дискотеку, но двери клуба были уже заперты. В окрестных рощах раздавалось смачное чмоканье. Мне же оставалось лишь поцеловать дверь, привычно, в замок.

На следующий день мы прощались друг с другом у автобусов. В тот лагерь нас собрали из городов по всей стране и разъезжались мы, соответственно, на разных автобусах. Я подошел к Олесе (на этот раз это была точно она, я надел очки) и стал нашептывать ей что-то горячечное. По-моему, я даже хватал ее за руки.

– Поздно, поздно… – шептала она по-тургеневски, – а ведь у нас все могло получится, я так на тебя смотрела всю смену, а ты ничего не видел, ничего. Как же ты близорук…

Олеся была воспитанной девушкой, отличницей, очень начитанной, и я понимал, что про близорукость она говорит в переносном смысле.

Длинноногая Олеся села в автобус, шагнув сразу на третью ступеньку, а я думал о том, что хуже этого на свете уже ничего быть не может. В этот момент кто-то кашлянул у меня над ухом. Я повернулся. Рядом стояла врачиха. Она все слышала.

– А я ведь предупреждала: очки следует носить постоянно.

9. «Амаретто»

В начале девяностых я со своими закадычными друзьями детства Семой и Лешей Невидимкой познакомился на улице с девушками. Стояла лютая зима, мы выглядели как Дед Мазай без зайцев (зипуны и меховые шапки), девушки и того загадочней – как отступающие французы в 1812 году: на теле что-то модное с эполетами, а на голове бабушкин платок и рукавицы из «Морозко».

В такую стужу не то что знакомиться, разговаривать на улице было трудно: язык примерзал к небу. А мы, вместо того чтобы спасать свои жизни, беззаботно курлыкали в облаке пара, периодически стряхивая с носов сосульки. Девушек было две на нас троих, но Леша не считался. Леша никогда не считался.

Как требовал донжуанский этикет того времени, мы проследовали к коммерческой палатке. В палатках начала девяностых можно было купить что угодно, даже танк. Не говоря уже об алкоголе. Алкоголя таких радужных цветов я потом не видел больше нигде, разве что в магазине автозапчастей в отделе «незамерзаек».

– Только не пива, – взмолились девушки, когда мы подошли к палатке.

От одного этого слова – «пиво», – произнесенного вслух при минус тридцати, у меня моментально свело скулы.

– Обижаете, – ответил Сема по-барски.

У него уже тогда водились деньги. А это было время, когда деньги не водились даже у государства.

Сема стоял перед витриной и явно прикидывал, чем сразить девушек.

– «Амаретто», – шепнул я другу.

В начале девяностых «Амаретто» стоил столько, что на эти деньги можно было обратно купить Аляску. Такой крутой мне достался друг. Когда я говорил Семе про «Амаретто», то украдкой целовал его сзади в пальто.