Исповедь травы

– Так плакал осенний Город,
Струясь по ночной листве,
Стекая по мокрой траве,
И ветви вздыхают печально,
И в этом шелесте веток
Я слышала плач по лету…
А дождь бахромой хрустальной
Глаза фонарей закроет,
Слепые окна затянет —
И тайну ночь не откроет,
И снова меня обманет.
Тот дождь, напоенный светом,
Всю ночь мне в окно стучался —
Так Город прощался с летом.
Так Город со мной прощался.

– Хорошо… – Он откидывается на стену и закрывает глаза в бессилии наслаждения. Так мог бы сказать человек, завернувшийся в теплое одеяло после суток под проливным холодным дождем. Так говорят, когда под напором лекарства или магии целителя медленно отступает боль, уже успевшая стать привычной, но от того не менее нестерпимая…

– Хорошо… Тепло…

Сколько раз, проснувшись ночью от непонятной тревоги, я обретала Его на разрушенных перекрытиях или на крыльце, с гитарой и полупустой бутылкой чего-нибудь золотого или красного, а то и просто со свечой в руках, и взор устремлен ввысь, а движения губ складываются в страстное: «Я прошу, подари мне покой!» Я подхожу, сажусь рядом, и мы молчим час, другой… А потом Он начинает петь, и в песне той исступленная мольба – нет, не ко мне, я здесь так просто, как олицетворение женщины вообще, и до моих чувств нет ему никакого дела… а к другой, непостижимо прекрасной, чувственно-холодной, чье имя даже не Райнэя на самом-то деле, а Черная Мэльд – невзаимная любовь. Та, что питается этими мольбами и находит высшее наслаждение в том, чтобы на них не отвечать… В такие ночи лунный свет кажется мне материальным воплощением Его тоски.

После третьей подобной ночи я поняла, что НИКОГДА в Него не влюблюсь. И не спрашивайте, почему – мне бы для себя это внятно определить… Порой я словно со стороны вижу в Нем – себя, свои, успевшие стать привычным мироощущением страдания по Флетчеру. И сразу делается так неловко – словно украла чужие Слова для выражения того, чего сама на самом деле уже не чувствую… Снова я взгляд тревожный свой буду прятать под звездным покрывалом – разве я многого не знала рядом с тобой, рядом с тобой… рядом с тобой… Видимость верности храня…

Но, к счастью, иногда – теперь все чаще – бывают и другие ночи, когда Он зажигает свечу, берет мою руку в свои и приказывает: «Говори!» – словно хочет, чтобы я заглушила что-то в Его душе звуками своего голоса. И я говорю, то взахлеб, то нараспев, не помня себя, не успевая облизывать сохнущие губы. В основном не свое. И чувствую, как Он впитывает мои Слова всей кожей, всей сущностью своей, как тепло очага, как прохладную воду среди июльского зноя – и радуюсь от сознания, что могу хоть что-то, что нужна Ему здесь, сейчас и такая, какая есть. Потому что настанет день, и опять придет ночь – и снова Его будет томить это, непонятное… Ибо сказано: «nai rae mon dimir-ulkva on karningol…» – «не утолить мне жажды до конца всего сущего…»

– Лугхад… Можно странный вопрос? Кто я для тебя?

– Завершение, – отвечает Он словно через силу. – Лилия огненная. Дуновение ветра в камере заключенного пожизненно. Но как женщина ты мне неинтересна, если ты это имеешь в виду. Нельзя спать со своей памятью.

А чего еще, спрашивается, можно было ожидать? Все и так давно понятно. Или надеялась – скажет-таки: «Сестра»?

– Спать-то как раз можно с кем угодно, – опять словно кто-то за язык потянул! Сейчас опять придет в раздражение и будет не так уж неправ. – Вот только зачем?

– Действительно, зачем? – неожиданная улыбка расцветает на Его лице, – Ты ведь умеешь дарить наслаждение совсем другим путем.

– Через танец? – Боги мои, ну почему я все время забываю, что Он Нездешний?! Это же Он о со-творении, которое для его расы было и будет превыше близости тел!

– И через танец в том числе… Еще Говори. Хочешь, попробуй прямо с ходу, импровизируй.

– Вот этого уж я совсем не умею. Это и не каждому Мастеру дано, а я – так, пытаюсь что-то делать…

– У тебя обязательно должно получиться. А я тебя поддержу, – Он легко берет мои руки в свои. – Только не бойся, не зажимай свое пламя. Отрешись от всего, пусть мир струится сквозь тебя, как во время танца. Слова придут сами.

Тонкие сухие пальцы, ласковое тепло в моих стынущих ладонях…

– Рассвет золотые травы расчесывал гребнем ветра… – начинаю я нерешительно – и вдруг словно окно распахнулось: – Тебя позвала я с башни – вновь не было мне ответа. А в небе сплелись узором обрывки неспетых песен, и мне, белокрылой чайке, вдруг мир показался тесен…