Исповедь заключенного (СИ)

Чаще всего я просто стоял перед ней, опустив голову, и молчал. Мне не хотелось говорить с ней ни о чем, ни тем более отчитываться о своих успехах или провалах. А она ждала, пока я не заговорю, и это молчаливое противостояние могло длиться часами. Если я все же начинал читать строки из Псалтыря и допускал ошибку, она била меня наотмашь линейкой по пальцам. Я снова замолкал и стоял, пока не приходили с работы родители и не разрешали мне уединиться.

Именно бабушка явилась моей первой жертвой. Тогда это был спонтанный акт ненависти, поступок, совершенный в состоянии аффекта. Мне было восемь. Я пришел со школы и сел за рисование, но она подошла ко мне и сказала, что я не буду рисовать до тех пор, пока не выучу стихотворение «О добрый, милый Иисус». Бабушка выхватила рисунок у меня из рук и смяла его в комок. Это была непростительная ошибка с ее стороны: я работал над этой картиной уже пару недель, и она была лучшим, чего я достиг на тот момент. Вне себя от гнева, я бросился на старуху с кулаками. Она схватила меня за запястья; я уткнулся головой в ее обвисшие большие груди. Затхлый запах обдал меня волной, и я чуть не потерял сознание. Единственное, что я мог сделать — это попытаться впиться зубами в ее тело; бабушка взвизгнула и сделала шаг назад, отпустив мои руки; я толкнул ее что было сил, она оступилась и упала затылком на каминную решетку. Кровь полилась на ковер, я смотрел как завороженный на бордовую лужу. Я не испытывал ни страха, ни раскаяния. Случилось то, что должно было случиться.

Труп пролежал в луже крови несколько часов, пока не пришла мать. Начались крики, беготня, срочно вызвали с дежурства отца. Приехала полиция, затем увезли тело. Меня никто не принимал в расчет: просто заперли в своей комнате, чтобы не путался под ногами. Расследовать смерть старой дамы, известной своими причудами, никто не стал: списали на несчастный случай. Укуса на груди не обнаружили, так как я не успел укусить ее сильно. Тогда, на похоронах, стоя у могилы, одетый в черное, — на похоронах, где никто не проронил и слезинки, включая отца, — я четко усвоил: если ты маленький, ты можешь убивать безнаказанно. И я этим воспользовался.

Вторым убийством, которое я совершил, было убийство пастора. Этот старый, обрюзгший церковный пес испытывал нездоровый интерес ко многим мальчикам из нашего класса; сейчас я вспоминаю об этом с усмешкой, довольный тем, как я перечеркнул его планы, но тогда мне было непонятно его поведение. Он начал задерживать меня после уроков спустя некоторое время после смерти бабушки: вроде бы чтобы поговорить об этом, не помню — я его не слушал. Он что-то бубнил себе под нос про Царство Божие, понемногу придвигаясь все ближе; я лишь отворачивал голову, пытаясь не смотреть на его жирные щеки и большую родинку возле бугристого носа. Он был похож на какую-то огромную лысую морскую свинку. Периодически он клал мне руку на колено, закатывал глаза к небу и начинал сжимать потные пальцы: мне было невыносимо противно, но я не смел уходить, пока он сам не отпускал меня.

Однажды пастор перешел границы дозволенного. В тот раз он попросил меня раздеться перед ним и пообещал леденец. Я молчал, глядя в пол, и это молчаливое стояние напомнило мне бабушку. Волны тошноты подступили к горлу, когда я почувствовал руку пастора, коснувшуюся моего живота. Рядом само собой возникло мраморное пресс-папье, под которое святоша клал наши проверочные работы. Два удара в висок он явно не ожидал. Брызги крови попали мне на рубашку, старик грузно осел в кресле. Я не ожидал, что это будет настолько легко, и несколько растерялся. Но потом пришел в себя, с усилием вытащил пресс-папье из священнического черепа и положил его в ведро с водой, в котором мы мыли тряпки для грифельной доски. Там же, в ведре, помыл руки и замыл рубашку. Потом вышел из класса, прикрыв дверь, и ушел домой так, чтобы меня никто не видел.

Тело обнаружили лишь на следующий день утром, когда школьники пришли на уроки (и я в их числе). Поднялся невообразимый визг. Всех отправили по домам. Пресса и телевидение захлебывались в многочисленных подробностях расследования убийства. Всплыли на поверхность некоторые аспекты личной жизни пастора; оказалось, что домогался он очень многих на протяжении долгих лет. В итоге все кончилось следующим: был найден некий мужчина, выпускник данной школы двадцатилетней давности. Ему вменили убийство из чувства мести за произошедшее в прошлом насилие. Выпускник сел в тюрьму, а я опять вышел сухим из воды. Родители пару раз пытались затеять со мной разговор на тему, действительно ли пастор вел себя неподобающе, но я отмалчивался, и они прекратили.