Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

А Варьку он заприметил ещё на вокзале, в Москве. Как провожал её в плацкартный вагон какой-то дедуля хромой, как Мишка плакал по дедушке, как тощие Варькины пожитки проводник забросал в глубь вагона.

А потому с лёгкой душой променял «командирский» вагон с сытыми холуями на дребезжавший плацкарт с синими одеялами да суровым проводником.

Просто почти до обеда наступного дня не решался: робел. Это тебе не в атаку на танки ходить, это будет страшнее. Женщины, они (вздохнул про себя), они – женщины!

А потом, будет, что будет, решился. Чемоданы схватил и в вагон, где Варька сидела, старательно вглядываясь в толщу наледи на тощем окне.

Что ребятёнок голоден и сама Варька не сыта, чего объяснять, сам в детстве наголодался, голодные глаза детей с тех пор видеть не мог.

Женщина гордая, сразу видно, и такая красивая. И крепкий бутуз, помладше, конечно, чем стал бы сейчас его сын, но неуловимо похожий на сына крепеньким телом, спокойным норовом.

А раз мужчина, ты принимаешь решение? Так принимай! Он и принял.

В Африкановке, во избежание кривотолков, заехали, куда надо, подали заявления о вступлении в брак. Расписали мгновенно: директор завода, поди откажи.

Директору выделен был особняк. Оставался после Сёмкиных диких загулов, но Варенька перебралась к Никитичне: так привычней. А уж как та была рада, не передать. Над Мишкой боялась дышать. Варенька даже иногда и поварчивала: не балуйте Мишутку, вон как пестуете.

А та отмахнется, и ну давай потчевать своими шанежками да ватрушками мальца-удальца.

Работа Вареньке сразу сыскалась: стала создавать что-то вроде музея про завод, про Петровича.

Петровичу памятник выставлен при заводе. Ночами из сэкономленного железа мастерили макет, скульптор нашелся из практически местных. В голодных и вшивых бараках интеллигенции много, были не то что скульпторы и живописцы, была даже пара писателей и музыкант.

Макет есть, железа навалом (брали, конечно, бракованное), кузнецов-ковалей на заводе греблей греби. Каждый цех, каждый рабочий старался внести свою лепту, хоть чем-то помочь обустройству памятника первому Директору, лучшему человеку. Памятник так и получился: без натуги, без академщины, без помпеза. Поставлен памятник хорошему человеку. И если б не надпись на постаменте, не похожая схожесть лица с чертами Петровича, получился памятник бы человеку, Рабочему Человеку.

Без римской тоги, без френча иль пиджака стоял на постаменте Петрович в завуалированном, но все же читаемом ватнике. Правда, вместо валенок на ногах кирза. Но так стало и достоверней.

Приезжали из Москвы некоторые «доброхоты», придирались к словам постамента, к ватнику или кирзе – не солидно. Но постарался, на самом верху оказавшийся, бывший Первый секретарь обкома партии, заявивший на заседании Политбюро, что страна в неоплатном долгу перед простыми «ватными» мужиками, бабами в застарелых платках. Без них Победу не выкуешь, сидючи в кабинетах.

Первый трубкой пыхнул, усмехнулся в усы. Так памятник устоял.

Знал бы скульптор, что этот затерянный на просторах Сибири памятник человеку лучший из всех, что лепил на потеху и ставил в парижах. А, может, и знал, да помалкивал в тишине вонючих бараков, где нашёл свою смерть.

Так победила голая правда, мужицкая правда, рабочая правда, и не стыдно большому художнику за ваяния мастерство, за лепту в большую работу.

По ходу жизни семейной выяснилось, наконец, обстоятельство, почему Варвара при ребёнке осталась без мужа. Выяснилось и то, что замужем то, она, оказывается, и не была.

По-первости, когда увозил Глебка в Москву, оба и не подумали оформиться в столе записи актов гражданского состояния. А в Москве Аглая быстренько сообразила: зачем ей обуза? Квартиру делить? Ну, уж подвиньтесь. Жить пусть живёт, ребёночка родила? Ну и славненько, младенцу место найдётся в богатых хоромах. Ну и мамаше найдём уголок, куда ребёнку без матери?

А когда уж сильно интересовался домоуправ, кто ж такая за молодица да при ребёночке проживает, ему рот затыкался подарочком: коньячком, балычком. Сильно не баловали. Хватит с него дармового коньячного пойла, и с душком балычка.

Работать Варенька не работала, без прописки московской не взяли бы даже уборщицей, а потому Аглая терпела «нахлебницу», чтобы тайна сия не всплыла.

Академику невдомёк про юридические тонкости замужества Вареньки и проживания. Домоуправ к нему не осмелится подойти: академик! А другой кто заложит? Глеб, так ему всё равно, со штампом в паспорте или без жёнушка ненаглядная. Няньке? ну, не смешите меня.

А теперь бегство из стольного града не потребовало всяких ненужных формальностей. Нет штампа в паспорте о прописке, нет и москвички. Нет штампа о браке, ну и не надо, мать у ребёночка есть? Есть! Вот и славненько, на одну мать-одиночку в стране больше стало. Ну и славненько. После войны люди нужнее воздуха стали, а где их набрать, не в капусте ж искать? Вот пусть бабы рожают. Для зачатия или рождения штамп в паспорте вовсе не нужен.