Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Почему пошел в педиатры? Так дети честнее, хотя с ними намного труднее: иной ребятёнок не может ни гукнуть, ни слова сказать, что там болит, где там проблема. С пол-Москвы вылечил ребятишек. Дети имеются у академиков, у кухарок, министров и даже у партийных работников. Сам ставил диагнозы, ставил уколы. И странно. Дети его совсем не боялись, больше боялись да охали мамки и няньки, да иные мамаши картинно так падали в обморок при виде шприца.

Время летело: вначале месяцы или дни, а потом и годочки со свистом летели, добавляя болячек, но никак не зарплаты. Сколько уж лет отработал, а всё врач рядовой, в обычной больнице, в обычном районе.

Даром, что пол-Москвы к нему ездило за советом, благодарили, конечно, но всё улетало то в детский дом подкормить ребятишек, то на ремонт старого дома, то на книги. До книг старый доктор был страстен, как брат. Оба мечтали о книгах, великие книгочеи.

Зарплата у интеллигента известно какая: не больно то разживёшься, но Глеб вознамерился вытянуть хоть парочку пятаков.

Нянька подслеповато, накинув шалёнку на сгнутые плечи, шаркала валенками до калитки: кто там озорничает по улочке тихой?

Свежий мороз не пьянил, наоборот, отрезвил, и Глебка добрался почти молодцом до заветной калитки. Старая бабка обрадовалась молодцу: «Глебушка, миленький, ты ли то будешь?». Захлопотала, стараясь поднять примерзавшее к крылечку ведёрко со свежей водицей: «чай, оголодал, добираючись. Сейчас, сейчас, внучек, чайку подогрею, сахарком поделюсь».

От подзабытого «внучек», от «сахарком поделюсь» ком в горле, и Глеб чуть не всплакнул от доброты старой няньки.

В ранних сумерках посидели, разговорились два одиночества за чайком да душевным ладком. Тихо снежок синел за окошком, заметав Глебкин след в маленький домик, тихо урчал старый кот, тихо ворчал старый чайник. Ах, как хорошо, как славненько посидели.

Старушка заохала: «что при темноте то сидим». Поднялась было зажечь лампу. Эта процедура давалась ей ежевечерне с великим трудом: лампу нужно было зажигать непосредственно, покрутив её по часовой. Выключателя в комнате не было, и старушке нужно было передвигать табуретку, двигать к столу, вскорячиваться на табуретку, чуть не на цыпочках тянуться к лампе треклятой, а потом умудриться сползти с табуретки, дотянувшись вначале одной ножкой до пола, а уж потом и второй. А посему часто и густо сидела в потёмках, а то и за свечкой. А что, не страшно при свете, и ладно.

Глеб перехватил инициативу старухи. Покрутил лампу, и стоваттовка залила комнатушку резким светом. Кот шарахнулся за порог, старушка за ним. Глеб решил скатёрку-клеёнку поправить. Поправил, и на столе забелел конверт треугольный. Чисто из любопытства посмотрел на конверт. Резкий свет осветил адресок на конверте, но главное, почерк! Ухнуло сердце, ударившись в пятки, опять подскочило на место: Варенькин почерк, жены. Схватанул тот конвертик, почти на бегу попрощался с старушкой, поцеловав на прощанье морщинки: «спасибо, нянька, спасибо!», – и побежал.

Ах, если бы знала старушка, чем обернется то чаепитие, оторвала бы руки себе, которые гостя кормили, сахарочком попотчевали.

А так растрогалась старушенция, рассопливелась: Глебку то вынянчила с младенцев, поди, как не растрогаться, как не поплакать, нашел всё же времечко проведать бабульку.

Доктор доплелся до дома чуть не с последним трамваем. Свет в доме озарял и черёмуху за окошком, и страдальца-кота, задрыгшего у порожка, и открытую настежь калитку (Глеб так старался бежать, что в голову не пришло калитку прикрыть), которая так и болталась на стылом ветру, скрипя и страдая от наглого поведения редкого гостя.

Старушка невинно сопела в своём закуточке. Доктор доел остатки пиршеств, завернул стоваттовку и задремал, убаюкивая свои ноги. Не до конверта, не до Варюхи. А утром, рано-ранёхо подался в больницу, на ранний приём, стараясь не разбудить чуткий старушечий сон.

Нянька, что нянька? Склероз, чёртов склероз, и нянька забыла про письмецо от Варюшки, что давеча почтальон принесла.

А в том коротеньком письмеце Варенька доложила, что Мишка здоров, что сама не хворает. Просила передать академику, что всё у них ладно, в гости звала. О Глебе или свекрови ни слова. Но, главное, был на письме адресок. Африкановский.

Глебка разжился деньгами немедля. Матери как раз дома не оказалось, где-то шныряла в поисках счастья. Сорвал золочёные кисти со шторок, схватил пару книг с золотым переплётом, что чудом дома остались после его татарских набегов, пошарил глазами, где что лежит, добрался до кабинета.

Вот как на грех, забыла Аглая дверь в кабинет запереть. В голове кружило давление, сердце пошатывало, вот и зашла в кабинет за порошками, которые когда то доктор оставил. Ну и забыла дверь запереть.

Глеб хватанул со стола драгоценный пюпитр малахита. Его подарили на академика юбилей какие-то люди. Затем открыл ящик стола – и, о счастье. Прям на виду – пистолет!