Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Академику по должности полагалось оружие. Он никогда им не пользовался, считал, что зачем? Пару раз было сдавал на хранение, куда надо, но серьёзные дядечки приносили обратно: положено. Так и валялся в столе с парой пачек патронов.

Пистолет и патроны засунул в карман: брюки широки, и не заметишь опасной игрушки. Сложил в скатерть поживки и за порог. Вахта у входа скучающе посмотрела на странно трезвого сына академика из *** квартиры: подниматься со стула да открывать ему двери? Чего это ради, не академик. И снова вздремнула.

Бегом – на вокзал. Прямо там, на вокзале спустил знакомой барыге пожитки, едва хватило на общий вагон – ну, и ладно. Жратву? Так в поезде разживемся. И покатил шумный поезд подаль от столицы в сибирскую глухомань.

Мишка бежал по сугробам к вокзалу. Мать сзади плелась, на ходу окрикая: «Мишаня, не беги же так, не беги». Да куда там. Что плестись рядом с мамой, которая уже месяца два тихо ходила, бережно неся в животе драгоценную ношу. Варька была почти на сносях. Свежий морозец, свежая стёжка к вокзалу, поезд, что уже ревел вдалеке, подавал сигналы о своём приближении.

Здоровый мальчишка, а значит, энергия требует выхода. Естественно, что егоза бежал к вокзалу быстрее мамаши.

Бежал, торопился: поезд примчит его папу.

Когда сел тогда с матушкой в поезд, даже не хныкал. Мать была такой измочаленной теми невзгодами, что навалились в Москве, что мальчонка своей детской чуйкой понял, как матери плохо. Сели в поезде, подремали.

Ну что. Двое-трое или четверо суток в поезде не посидишь, дремотой не обойдешься, хоть спи беспробудно: мальцу надо есть, да и матери в голоде долго не протянуть. Сидели, молчали: Вареньке стыдно попрошайкою становиться. Вон проводник косит взглядом на молодицу: чай ни себе, ни мальцу не берёт, от печенья и то отказалась. Бурчал, звеня подстаканниками, а Варенька отворачивалась к стылому пейзажу за тусклым окном.

Мишка, увидев капельки слёз на лице матери, тоже терпел, сопел молча.

Так длилось почти до обеда наступного дня. В вагон с шумом зашёл гражданин. Проводник показал ему место, нижнее, между прочим. Проводник попросил: «вы бы, мамаша, место бы уступили товарищу, он ведь с билетом на ваше местечко», но гражданин наладил быстро порядок: «товарищ, я лягу наверх, там быстренько укачаюсь, и так славненько будет, чего мальца трогать, пусть себе спит».

Варенька благодарно подняла очи на гражданина: высок и могуч, пол купе фигурой занял. Тот улыбнулся в ответ, побросал чемоданы на третью, верхнюю полку, сел на край места, хлопнул руками по коленям и приказал: «сооруди нам чаёк, а, товарищ? И неси, что там имеется у вагонного сервиса: чая стакана так три для начала, печенья, или что там ещё». Обрадованный проводник понёсся в каптерку, обернулся за три минуты. Стаканы звенели на весь плацкартный вагон.

Товарищ перехватил три стакана, забрал у проводника сахар да ломти галетного (небось, еще с ленд-лиза оставшегося заокеанского галетного печенья), поставил на стол. Из чемодана достал узел. В нём картинно соль белым белела на белом же сале, чёрный хлеб щекотал голодные ноздри. Товарищ смущенно: «товарищи в дорожку собрали». И добавил, глядя на проснувшегося проголодавшего малыша и Варюху: «ну что же, семья, давайте обедать».

Вот так враз и решил! С первого хлеба, что переломили в плацкартном вагоне.

Ехали долго, вдоволь наговорились. Варенька про себя рассказала, про Африкановку. Про свекровь да про мужа старалась не думать, обходила их в разговоре. Более баяла про Никитичну, про завод да Петровича. Товарищ в пути занимался и Мишкой: повторял упражнения, стихи вспоминали, рассуждали про зимний пейзаж, что летел мимо окон, про города и деревни, что оставались за дымком паровоза.

В Африкановке поезд стоял три минуты. Варя замешкалась, одевая Мишутку, а товарищ кому-то на вокзальном перроне помахал лопатой руки. В вагон забежали шустрые молодцы. Раз! И чемоданы товарища помчались к вокзалу на дюжих плечах. Два! Варькины тощие пожитки уносил другой гражданин. Три! Товарищ взял Мишку на руки, глазами показал Варьке – идём!

На перроне оркестр, свита мнётся на стылом морозе: Сибирь! Ранние звёзды шепчут в морозном тумане, синие сумерки ложатся на белые снеги степи. Варька успеть не успела и охнуть, как товарищ, взяв её под руку, подвел к группе встречавших, коротко отрекомендовал: «знакомьтесь, моя семья».

Вот так Варька и вышла впервые замуж за гражданина, за товарища, что являлся вновь назначенным директором её завода.

Как-то с лёту влюбилась она, как-то с ходу Мишка признал гражданина-директора за отца. Так же просто приняли за данность его такое уж в самом деле самостоятельное решение о семье.

Это потом уже выяснится, что погибли жена и ребёнок в минских пожарищах, что мать и отца замучили в лихие военные за него, раз служил в Красной Армии сын-герой. Остался один, прокрутился короткое послевоенное время по кабинетам, да напросился на фронт трудовой. С лёгкой душой отправился в Африкановку. Заводу как раз нужен стал руководитель, серьёзный мужик. Вот он и сгодился.