Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Повара из «Пекина», «Астории» постарались поугодить привереде: подано да приготовлено с шиком, со вкусом. Предлагали и официантов прислать на подмогу хозяйке, та отказалась: повод не тот. Хотелось семейного, тихого вечера за дубовым столом. Повара понимающе покивали: а как же, а как же, семья то святое. Раскланялись, получили свой гонорар. На редкость прижимистая академша на сей раз расщедрилась, отвалила за счастье семейное по полной программе.

Остались довольны и служители культа еды, и служительница домашнего очага: стол был богат, вина из дорогих, скатерть, салфетки, куверты – настоящее чудо.

Остался доволен и поедатель обилья, уполз от стола почивать в кабинет.

Скрип старого дивана успокоил Аглаю. Села на стул, от пережитого волнения ноги дрожали. Передохнула, доела язык, перехватила икорки, и спать.

Сереньким утром, когда серый московский туман накрыл полстолицы, академик проснулся с сердцем тяжёлым. Полежал, покрутился, перелопатил в большой голове планы на день. Вроде, нормально, всё успеваю. Может, успею заскочить разузнать про путевку. Но такой же серый туман, что стелил за окном свои клочья, покоя не дал: вползал в тишь кабинета ядовитым серым клубком, давил на мозги: что-то не так, что-то не клеится.

И вдруг набатом в висок: Мишка, внучок!

Подорвался, на ходу втиснув ноги в разношенные тапки (сколько Аглая мечтала их выбросить, да не давал, больно привык к тёплой овчине), потопал на кухню.

Вспомнил, что няньки то нет, гостюет у брата. Нянька сама вчера говорливо поведала свою версию перехода к старому доктору: поясница замучила, стеснительно у Глафиры Федуловны (ах, как было проговорено это Глафира Федуловна, как было сказано! Если бы академик был чуть прозорливей в отношении баб, сразу б всё понял, а так, мимо ушей пропустил сарказмы старушки) каждый раз докторов вызывать, когда свой доктор имеется. Брат покивал, стрельнув взглядом: молодец, таки, бабка, не стала дрязги наружу вытаскивать, помои хозяину на голову выливать.

На ходу развернулся (снова кольнуло где-то сзади, ближе к лопатке), потопал к спальне Аглаи. Та дрыхла, храпя и постанывая. Свесившаяся с кровати рука покрыта сине-багровым налётом: проделки сыночка. Вчерашний наряд скрывал эти руки, и плечи, а сегодня смотри, как разукрасил сыночек мамульку.

Во сне постаревшие тело, лицо, где морщины гуляли тёмными оврагами без пудры и кремов, во сне Аглая была настоящей. Постарела она, постарела. Вроде отлучка с мужем была по привычке недолгой: всю жизнь ожидала его из дальних и близких отлучек, но сейчас резко видно, как постарела супруга. Академик тихо поднял скользнувшее на настоящий персидский ковёр (особо приближенным людишкам Аглая шепотом хвасталась, что ковёр этот привезли после встречи глав государств в Тегеране. Ковёр, и вправду, шикарен: толстый ворс, а ноги скользят, как по шелкам, рисунок не бросок, а идеален, ну, просто таки очень дорогая скромность валялась под ногами академши) вчерашнее платье супруги, осторожно поправил подушку.

Жалко стало супругу. Почему то подумал, что лучше стареть вместе. Тогда не видно как бороздят морщинки лицо, как виснет шарпеем кожа на теле, как обрюзгший живот не удержит ремень.

Посмотрел на багровые синяки: может, ударилась где, подскользнулась? Пожалеть бы жену, да за утренним чаем обсудить, посочувствовать, но только вздохнул академик. Ждали дела, ожидали людские проблемы. Двери квартиры закрылись. Академик отправился в люди.

Глеб разминулся с отцом в двух-трёх метрах. Машина отца только свернула на шумную магистраль, как Глеб нырнул в подворотню двора из другого угла, из переулка.

В столовой крахмал скатертей, лилии в хрустале, отцовский пиджак небрежно наброшен креслу на спинку.

Ого! Полупьяная тварь почуяла нюхом беду, и Глеб тихо, на цыпочках выскользнул из квартиры.

Академик пробыл три недели в хлопотах, чаще заезжая к брательнику в гости, чем повечерять домой. Добирался, стараясь не сильно шуметь, к кабинету, укладывался на всегда свежую простыню, а утром, чуть свет, на работу.

Ну, и, конечно, забыл про путёвку. Да и брат больше не стал напрягать: понадеялся на честное братнино слово. За хлопотами по работе забылись женины синяки. А когда вспомнил, она отшутилась, что, мол, с непривычки на кухне она навернулась на мраморный подоконник.

Был бы врачом, так понял бы сразу по характеру повреждений, что жёнушка врёт оголтело, а он что, он геолог. Подоконник так подоконник, «ты уж поосторожней».

Про сына наврала, что в лаборатории его ценят, вот отправили в командировку недельки на три. Тем успокоила мужа. Для него командировки дело привычное, дело обычное.