Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Как вдруг, ни с того, ни с сего, да гроза! Громы, молнии, ветер – и с неба поток! И не просто поток – а градом! Не дождик, не ливень – поток! И что было странно (историю эту я слышала с самых разных концов: и от горничных отеля, и от попутчиков в поезде и в вагонах метро, и от участников семинара, минских жителей-обывателей, так что пазлы сошлись), так вот что было странно: и громы, и молнии, и ливень-поток шли над самым сборищем молодежи. Как будто громы небесные собрались вместе с тучами черными да с градом только над этим местечком, что в самом центре столицы.

И кинулась молодежь, кто куда: а куда? Наверху, на высоком на бережку уже не прыткой, а бурной Свислочи, стоял-красовался дворец. Здание власти. Туда – никто и ни шагу! Там охрана стояла из молодцов – туда молодежь попросту побоялась бежать. С другой стороны – собор. Туда тоже никто и не думал бежать.

Почему? Доселе мне странно: там – ни охраны, ни молодцов. Двери – открыты, в церкви свечи да звон по случаю двунадесятого праздника Троицы. Но туда – ни один! Ни один и не думал бежать, спасаться от лютых потоков. И холмик-то не высокий, пусть даже и скользко от отсырелой земли, но что подростку холмик небрежный? Два, три прыжка – и ты наверху, и иди отогревайся в милой тиши милого храма. Но! Ни один, ни девица, ни хлопец к церкви и шага не сделали.

А рванула толпа, это дикое буйное стадо, в низину прохода метро, что зевом зияло среди площади буйства пивного хмельного. А было на празднике около двух с половиною тысяч человек!

Рванула толпа – и было задавлено насмерть пятьдесят три человека: девчушки лет так пятнадцати да пареньки молодые. Пробежали по трупам полупьяные зрители фестиваля пивного, спасая себя от дождя. Оставили трупы да тяжко пораненных, а их было около двухсот человек.

И случилось это 30 мая 1999 года. Принял туннель смерти – злосчастный тот переход к станции метро свои жертвы, а потом хоронила вся Беларусь этих созданий невинных, этих пятьдесят три жертвы Троицы.

И что, будем разве Троицу мы винить? И в смерти Ирочки, и в смерти тех, 53-х?

На поверхности – Троица виновата, а вдумаешься хоть чуток – и истина на поверхности.

Предупреждение было? Было! Явилась кровной бабушке маленькой Ирочки странница странная, сказала, не лезьте на Троицу в воду? Сказала! Но выбрали люди свое: пьянку на море в праздник святой.

И так же, и так же в буйную пьянку сборища малолетних на хмельном том пивном фестивале не стояло разве спасение, там, наверху берега милой реки? Стояла там церковь, стоит и теперь. Но опять люди выбрали, и что выбрали? Пьянку, давку – и смерть!

Чадо ненаглядное, Тимур

Рос, как сыр в масле. Мать свое чадушко по театрам, музеям да выставкам водила-возила, уму-разуму учила. Растила рыцарем. Не просто бабульке место в трамвайчике уступить, не просто соседке сумочку донести. Нет, растила, холила, мечтая о рыцарстве да благородстве его в делах и поступках.

И домечталась. Вырос рыцарем благородным, чадо единственное, ненаглядное. Любо-дорого посмотреть. К матери с пиететом, к отцу с уважением, к женщинам с пониманием. Собак да кошек домой переносил не счесть, сколько их выходил.

Гордость матери, одно слово. И красавец то был ровно по писаному: брови в разлёт, взглядом чистый да ясный.

Но как рано женился. И как он женился. Прямо по благородному поступил, в чистом сознании по кодексу чести рыцарей да поэтов. Почти с улицы подобрал, точнее, не с улицы, а от соседнего двора взял себе в жены Сашку-малолетку. Малолетка та с малых лет намыкалась при живой то матери, настрадалась, оттого то ли с тоской то ли с охотцей по мужикам стала таскаться. С отчима начала, когда ей было годочков двенадцать. По местным гордо сказать барам, по наливайкам, точнее, сидела до ночи-полуночи, ища приключений.

Естественно, психика и изломалась с сознанием «наоборот». Тимур так матери и сказал: хватит над девочкой измываться. Стану ей мужем верным, мужем единственным, в люди вытащу, перевоспитаю заблудшую.

Вот тут мать за голову и схватилась. Да разве камень уговорить? Принял решение рыцарь, так принял. Женился чин чином, да и увёз жёнушку малолетнюю от дома. Штамп мне велит говорить от дома родного, да разве родным её дом назовешь?

Переселились молодая семья в Севастополь. Родили девчушку, назвали её Маргариткой. Тимур от счастья только что не летал. Работал с утренней зари до вечерней по стройкам, шабашил, где мог. Домой приносил кучу денег: стройка деньги приносит, если вкалывать да не пить. Нужно ли говорить, что Тимур не то не пил, был чистым трезвенником. Кстати, и не курил.

Был молод. Стукнуло только двадцать один, а уже уважаем в бригаде да в среде заказчиков. Из рук в руки передавали его, как драгоценность, хвалили за честность да за умение рук.

За работой за Сашкой не уследил. Да и то, рыцарь считал, что женушка в холе, тепле, с грудным младенчиком на руках куда от дома уйдёт, потащится ли куда? По себе мерил людей, по себе.