Читаем Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия полностью

Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Так уж случилось в жизни его, что попал за решетку невинно, отбыл половину положенного, подхватил в той колонии туберкулез, да и умер у неё на пороге. Как жалела она сына любимого, как страдала и плакала на похоронах. Да кляла ту бывшую невестку, ту братову, которую Светка вызвала аж из Крыма горю помочь, мужа вызволить из беды. Та «помогла». Что то писала ночами, куда то те бумажки и отвезла, вроде, в центр областной, к людям от власти. Да просила позвать её еще раз, когда центр вызовет их бумагой казенной. Да намекнула, что может, машину продать, помочь бывшему родственнику? Светка та радостно закивала: о чём речь, какая машина? Муж мне дороже всякой машины.

А вот Полина уперлась: я что, даром горбатилась, сушку сушила, мёрзла по мурманскам и петрозаводскам? Не год и не два мешки на себе по вагонам тащила, в общих вагонах мёрзла и голодала. Эвона, сын сейчас сидит рядом, авось и далее повезёт. Не отдам я машину, и не старайтесь.

Невестки не упирались. Знали, грешно на взятку деньги просить. Ну и потом, когда нужно было бывшую братову в город-центр позвать на расправу сыночка, Полина вновь воспротивилась: нечего зря деньги давать ей на дорогу. Не обеднеет, прикатит и на свои из далёкого Крыма, не барыня, хотя образованная.

И не дали той телеграмму, по телефону не позвонили.

В большом коридоре властного здания вышли дяди серьёзные и только одно и спросили: братова приехала с вами? Полина и выступила наперёд: сын мой не виноват, и братова тут нам не треба! (не нужна).

Властные люди переглянулись, да сказали ей прямо в лицо: вы мать? Полина ответила «так» (да по-украински). А они: «не виноватый сыночек? А ничего, что ваш сын задавил двух женщин, причём одну насмерть»?

И ушли. И забрали сыночка.

После смерти сынка жить стало тяжче. Обнаглели соседи, стали переть со двора и фрукту и ягоду, не раз и не два лёх вскрывали – напасть!

Младший сыночек в Крыму проживает, сам фрукту-ягоду с дерев продаёт. Ему некогда часто мотаться к матери за 800 километров. Подкинет деньжонок ей на лекарства и ладно. Своих хватает забот. Огород, свиньи и молодицы. Крутиться требуется мужику, свой дом-быт обустраивать. Сын дом двухэтажный отгрохал в селе, на кубышку дом смахивал. А сыну нравится. Сам горбатился, сам несуразицу вылепил, сам и живёт.

Однажды Полину бронхитом скрутило, да так, что поехала в город в больницу ложиться. Лежала там три недели, и зря. Бронхит не прошёл, врачи залатали старые дыры, и иди, бабка, домой.

Поплелась на вокзал, добралась до дома. И – ах! Дом зияет девственной пустотой. Вместо окон провалины. Вынесены и стекла, и ставни. Стужий ветер гуляет по комнатам, выметая оставшийся сор. Ни сундуков, ни телевизора, ни табуреток, ни даже совка. Все вынесли люди. Добрались до чердака и оттуда всё выгребли. Чуть не по камушку дом разнесли, да дом сложен славно, строился на века. Стоит холодная громадина остова дома, пугает народ своей серою массой. Дом нежилой. Печи остыли. С печи сбиты плитки старинные, изразцовые, что доставала когда-то да пёрла из Мурманска.

В «каса-маре» пусто и грустно. Валяются на полу два гранёных стаканчика да бутыль от самогонки. Да цветочки искусственные, запылённые растоптаны кирзовыми сапогами.

Вот и всё добро старой бабки на сегодняшний день.

Повыла, повыла, подалась со двора. Оглянулась в надежде, что хоть какой поросёночек остался живехонек? Ага, размечталася старая! Ни поросёнка, ни курицы во дворе. Только ветер осенний воет и вторит ей, тоже воющей, как этот ветер осенний: тоскливо и тяжко.

Младший приехал, сын нелюбимый, забрал свою мать. И стал обихаживать старую старость. У него на руках в постылом тёплом Крыму умерла. И похоронена. Вдали от могилы сына родного, сына любимого, старшего сына. Вдали от могилки младенца-внучонка. Вдали от могилы нелюбимого мужа.

Вдали от могилы, что раньше был домом.

А что с той машиной? Да проржавела.

А с внуками как? Трое-четверо проживают в Крыму, одна перебралась с матерью вместе на север Италии, где и живёт уже много лет.

Дом разрушается. Прогнили полы, печь покосилась, изразцы на ней частично разбиты, частично сворованы. Зарастает травой большое подворье. Яблони, груши, черешни и вишни срублены на дрова. Село то большое, охотников до чужого добра хватает пока. Где картошка росла да помидоры соседи хозяйствуют, собирая раз в год урожай.

Того и гляди, разберут дом по камушкам. Кому на забор, кому на скотинник.

Помнят ли старую? Вспоминают в селе? Навряд ли. Новое поколение не знает, старое или повымерло, или предпочитает молчать о покойнице, помня завет, что о покойниках или хорошо или ничего.

Вот, слово точное. Ничего!

Ничего не осталось от тяжких трудов: ни дома, двора или скотины, ни мужа, ни сына.

И даже могилка её не у края родного села, а за околицей шумного степного села, где младший сын проживает в своём одиночестве.

Вспоминают внуки старую бабку? И как?