Исправленному верить

– Помилуйте, голубушка Ольга Андреевна, – почти что оскорбился Ледер. – Что за дикая у вас картина… Это романистам пусть будет угодно живописать бесчинства, которые, по их мнению, творят жестокосердые врачи над беззащитными жертвами душевной болезни, а просвещенным людям не к лицу… Заверяю вас, что ни цепей, ни клеток в стенах Обуховской больницы не применяется – мы же не Германия какая-нибудь… – Последняя фраза в устах Ледера выглядела особенно комично, поскольку сам он был из немецкого рода – давно, впрочем, обрусевшего. – Для успокоения ажитированных пациентов используются ремни и специальные camisoles [8]с особенно длинными рукавами. Рукава обвязываются вокруг тела и закрепляют больному руки, чтобы он не мог повредить себя во время приступа ярости. Никаких прочих «оков» не применяется.

Ледер шумно отхлебнул чаю и укоризненно покачал головой:

– Душевную болезнь, господа, не излечить жесткими мето́дами. В корне любой мании или меланхолии лежит страх, а страх можно победить только добротой и гуманным обращением. Тут я являюсь приверженцем идей, первоначально развитых месьё Дакеном: прежде чем хоть сколько-нибудь продвинуться на пути исцеления, врач должен установить с больным особенную доверительную связь, научиться понимать его помешательство, даже в некотором роде разделить его – être fou avec eux [9]…

Ольга Андреевна не сдержала удивленного возгласа.

– Ну, не в буквальном, натуральном, значении, – со смешком успокоил Ледер, довольный произведенным впечатлением.

– И что же, – полюбопытствовал юнец флегматической наружности, приходящийся, кажется, хозяйке дома племянником, – значителен ли успех?

– Успех, вне всякого сомнения, есть, – ответил Ледер. – Вот не далее как вчера… – Он неожиданно спохватился: – Однако я боюсь, что решительно наскучил. Прервемся.

Собрание запротестовало. Предмет определенно вызывал у всех живейший интерес.

– Рассказывайте, Михаил Францевич, – распорядилась Ольга Андреевна. – Не кокетничайте.

Ледер развел руками, показывая, что желание хозяйки для него закон, и продолжил:

– Два года назад к нам поступил примечательный больной. Молодой инженерный офицер в состоянии глубочайшей – поистине, как говорится в народе, черной – меланхолии. Был он совершенно погружен в себя и вовсе не реагировал на происходящее вокруг. Целыми днями сидел он неподвижно и чрезвычайно скоро бормотал под нос одни и те же слова по кругу: «Тройка, семерка, туз! Тройка, семерка, дама!»

– Что же означала эта фраза? – полюбопытствовала одна из дам.

– О, тут целая мрачная поэма. Молодой этот человек имел страсть к карточной игре, и можно прямо утверждать, что именно эта губительная склонность и привела к тогдашнему его печальному состоянию. Он проигрался поистине фатальным и трагическим образом, лишившись махом всего своего капитала. Других подробностей я о ту пору не знал.

Ледер задумчиво помял в руке салфетку.

– Люди нервического, увлекающегося склада подобны языку пламени на тлеющих углях. Со стороны кажется, что и огня-то никакого почти что нет, и жару не стоит опасаться – но впечатление такое обманчиво. Огонь только прячется до поры, ждет подходящего порыва ветра, а когда дождется, тут-то и вспыхнет костром… Мой инженер был именно такой натурой. Пожар, приключившийся в его душе, был, по всей видимости, очень силен, так что вреда наделал серьезного. Прошли месяцы, прежде чем новый пациент – назовем его Шварцем, хоть настоящее имя его не таково, – впервые выказал признаки улучшения…

– Шварц? – переспросил муж хозяйки. – Из иностранцев?

– Кажется, отец его был немец, – бесстрастно ответил Ледер. – Впрочем, я знаю не наверняка… Поначалу лечение продвигалось тяжело. Случай господина Шварца несомненно относился к тому, что в Эскиролевой [10]классификации именуется липеманией, и характеризовался сильнейшей подавленностью и полнейшей сосредоточенностью на какой-то единственной мысли. Такая мысль, как правило, представляет собой порождение бреда, болезненной фантазии и причиняет своему обладателю немалые страдания. Страх и тревога, обуревавшие молодого инженера, были неотступны – казалось, они вконец поглотили его. Шварц не отвечал на обращенные к нему вопросы и не проявлял никакой способности к осознанному действию. Даже кормить его зачастую приходилось насильно. Несмотря на почти полную неподвижность, он находился в крайней степени нервного истощения. Он будто бы безостановочно бежал вкруг какой-то дьявольской карусели, безуспешно тщась на нее вскочить и повторяя одно и то же бессильное заклинание. «Тройка, семерка, туз!» «Тройка, семерка, дама!»

Ледер обвел взглядом лица слушателей и остался доволен произведенным эффектом. Всеобщее внимание принадлежало рассказчику безраздельно.