Исправленному верить

Иначе и потеряться недолго в городе Ларбаре. Не на всякой улице даже разберешь, в какой стороне море. Спуски и подъемы зависят уже не только от того, как выгнут берег, но и от старой застройки: где под землею больше осталось кладки от старинных домов.

Тут, на улице Победителей, дома все новые. Светлый кирпич, вдоль вторых этажей изразцовые картины. Если шагать в сторону дома, то войска на картинах идут в обратном порядке: сначала пушкари и бомбометчики, потом тяжелые латники с копьями, средневековые лучники, и в конце – древние воловьи повозки. А в нижних этажах арки. Широкие, чтобы и самобеглая махина могла заехать во двор.

Окна тоже арочные, с огромными цельными стеклами. За ними выставлено то, чем тут торгуют. На вкус Бенга Чамианга, лучше всего – «Плоды-ягоды-орехи», где расписные чаши и деревянные обезьяны. А еще «Всемирная книга» с картами дальних земель. И «В пути», где всякое снаряжение для рыбной ловли и путешествий. Например, резиновые болотные сапоги. На весну такие у Бенга уже есть и у Дани есть – потому что бабушка Чамианг не велит детям и докторам ходить по лужам: дурной пример для сограждан.

Сейчас-то уже сухо, но все равно – весна. Сумерки только начинаются. Электрический свет из окон отражается на кирпичной мостовой. На кожаном коробе у Линг, на плаще у Дани, зеленом, цвета листьев розы.

Все бы хорошо, кабы не странности у Линг в мастерской.

– Как так – лишнего?

– Лиц – пятнадцать. Заказов – четырнадцать.

– И ни одно лицо не повторяется? И со вчерашнего дня не могло остаться? Или с твоей прошлой смены?

– Нет. Я помню, как я сегодня же с этой женщиной работала. Пластинки есть: три штуки, все удачные. По деньгам сходится, то есть она заплатила. Квиток не могу найти. Разве что она унесла обе половинки: ту, что для заказчика, и мою.

Теперь уже Данина ладонь описывает полукруг: от левого уха в сторону. Так иногда показывают – мало ли среди нас безумных?

– Может, она их собирает? Вклеивает в тетрадь: из прачечной, с почты, а теперь – редкий вид – из светописной мастерской. Каких только сокровищ люди не копят.

– Она была очень странная.

Дани втягивает щеки, и без того не пухлые. Сводит глаза к переносице:

– Совсем странная?

– Я не сумела ее разговорить. Она заказала портрет. «Домашний, деловой?» – «Для личных целей». Одета просто, воротник под горло, никаких украшений. Волосы – в одну косу. И лицо… необычное. Дома покажу снимок. Злое? Грустное? Нет, не так. Не знаю, как сказать. Редко кто в таком настроении приходит сниматься. Глаза… Я сразу этого не увидела, но на отпечатке – знаешь, как будто перед нею не мои стекла, а двенадцать ружейных дул.

Бенг дергает родителей: отпустите, дайте слово сказать. Тут нужен взмах обеими ладонями: к себе и слегка навыворот, наружу.

– А если она просто боится сниматься? Если в первый раз?

Даниного отца Бенг никогда не видел. Но профессор Чамианг именно так разводил руками, когда говорил: «Нога – больше не опорная? Да с чего вы взяли, мой драгоценный?» И часто оказывался прав. Многие из тех, кто помнит старого профессора, удивляются, глядя на Бенга: как похож на деда! Не обликом: пятилетний парнишка-крепыш и худой старик – где уж тут сходство? Повадкой, движениями, взглядом. Тем более удивительно, ведь Бенг – не родной Данин сын, приемный.

– Добрый вечер!

Это – городовому у ворот Пеликаньей Слободки.

Многоэтажный город остается за оградой. Тут – сады, частные домики, дорожки, посыпанные щебенкой. Фонари уже открыты, горят зеленоватым «вечным светом». Бледнее электричества, зато – пятьдесят лет, а всё как новые. И дешевле: расходы лишь на фонарщика, чтобы закрывал их по утрам. Четыре жестяных лепестка захлопываются, образуя коробочку. Внутри нее и прячется шарик-ягодка со светом. Фонарик-бересклет.

Пахнет бобовником, пионами, а еще – конским навозом: кто-то из благородных соседей совершал прогулку верхом. Виноград на решетчатых заборах уже в листве, домов почти не видно – за ним и за деревьями. Только мелькают огоньки в окнах: зеленые чародейские, желтые керосиновые, белые электрические.

Дани спрашивает:

– Но ты же можешь отдать ей снимок и без квитка? Когда она придет. А если боишься, что сменщики не отдадут, – так напиши им записку.

– Да, действительно.

Басом лает сторожевая господина Пехотного Тысячника. Ей откликаются две степные гончие со двора Угольного Старосты. Барышни в доме напротив музицируют.

Тепло, балконы открыты. Из дома Чамиангов слышны голоса. Девица Бони и бабушка Киангани оттачивают искусство беседы. Движений не видно, слов тоже не разобрать, но общий смысл понятен: злословят на восточном наречии.

Вот так. Из-за одной работающей женщины ждет ужина вся семья.

Десять дней спустя