Исправляя ошибки (СИ)

В определенном смысле их связь ослабла. То и дело Бен избегал прямого телепатического контакта, все больше уходя в себя, отчего им обоим было куда сложнее чувствовать друг друга, как прежде. Однако на глубинном подсознательном уровне — там, где расположены самые тайные стремления души — эта связь, напротив, сделалась сильнее, крепче и увереннее. И шло это, что удивительно, тоже от него, от Кайло. Как будто он, вытолкнув мать из своего сознания, нарочно, однако, оставил в двери маленькую щелку, как бы призывая ее зайти снова; как будто прогонял ее одной рукой, но другой держал, не давая уйти. Его действия говорили одно, но сердце взывало к другому — Лея чувствовала его колебания, яркие и жалящие, подобно электрическим зарядам. Бессознательно Бен все еще искал ее поддержки. Хотел, чтобы она помогла ему побороть предательский страх, который день ото дня становился только сильнее. И да, он хотел бы вновь услышать те последние ее слова, которых ожидал с детства — хотя бы в качестве прощания, родительского напутствия перед самым болезненным унижением в своей жизни, которое, впрочем, так или иначе положит конец происходящему.

Его душевные силы были на исходе. Никто не догадывался об этом — пленник держался все так же уверенно, все так же дерзко, как и прежде. Но Лея знала доподлинно. Ее сын боялся. Боялся не выдержать и спасовать теперь, находясь на финишной прямой перед самым окончанием. Боялся, что желание жить пересилит в нем гордость и преданность принципам.

Он не хотел умирать. Более того, Бен часто думал, что случись ему угодить впросак еще несколькими месяцами ранее, ему было бы куда легче терпеть то, что ему приходилось терпеть сейчас. Лея старалась обмануть сама себя, делая вид, что не знает причины этого. Его мысли на этот счет таили слишком много личного. Такого, о чем даже родителям — а быть может, им-то как раз в первую очередь, — знать не полагается. И все же, причина была ясна. Генерал Органа угадала ее задолго до этих событий. Вероятно, еще на Ди’Куаре, когда посмела, пользуясь беспамятством сына, погрузиться в его разум.

Когда она думала о том, что скрывалось за его внезапным отвращением к смерти, пусть даже смерти, с его точки зрения, достойной, у Леи тоскливо сжималось сердце. Именно в такие минуты она вспоминала, что ее сын так и не успел пожить нормальной человеческой жизнью. С детства изолированный от общества, не похожий на других, одинокий и озлобленный, он никогда не знал, что такое естественные радости и огорчения, которые скрывает молодость. И в этом также присутствовала ее вина.

А теперь он должен был умереть. Так и не раскрыв для себя и малой доли того обыкновенного и естественного, без чего попросту не может состояться личность. Подобные рассуждения рождали обиду. Лея готова была ненавидеть всех и вся за эту ужасную несправедливость — ненавидеть от имени Бена, который сам не имел возможности даже полноценно осознать, чего его лишили.

И сейчас обида снова поднялась в ней, разрывая грудь; и сердце в который уже раз сжалось от тоски, когда Лея — через мгновение после того, как она поймала на себе взгляд голограммы — услыхала тихий, едкий голос Бена, решившегося приподнять завесу своего уединения: «Как вы полагаете, мама, теперь отец простит меня, когда встретит?»

Вроде бы простая, исполненная свойственного юности пафоса фраза эта, однако, заключала в себе куда больше горького смысла, чем могло показаться поначалу. Кайло делал акцент на слове «теперь», намекая на то, что убийца не получил никакой выгоды от своего жертвоприношения, и даже наоборот, был наказан за содеянное промыслом Силы. Довольно ли он пострадал, чтобы при встрече с родителем по иную сторону бытия не бояться глядеть ему в глаза? Этот вопрос, как ни поверни, звучал двояко. Между строк читалось: «Будет ли отец доволен моим страданием?» От одной этой мысли у Леи перехватывало дух, и все ее существо заходилось возмущением.

«Глупый тщеславный щенок! — думала она то ли с досадой, то ли с жалостью. — Кто тебе, в конце концов, сказал, что случившееся на «Старкиллере» было твоим жертвоприношением? Ту жертву принес не ты, Бен, или уж во всяком случае не только ты. Твой отец знал, какому риску подвергается, решив разыскать тебя и попытаться вернуть. Так что та жертва была в первую очередь его жертвой — ради тебя, ради твоей души и твоей свободы».

В свете этой — очевидно, новой для него — трактовки случившегося как смеет этот мальчишка допускать даже мысль, что дух Хана Соло может быть доволен его мучениями? Как только способен верить, что его отец пожелает возмездия, когда тот отдал свою жизнь, чтобы дать сыну шанс — отдал сознательно и без раздумий? То, что происходило сейчас, было, по большому счету, грубейшим надругательством над жертвой Хана, которое никак не могло бы его обрадовать.