Испытание

На запасных гурмах посреди колонны ехали не вои... Антон зацепенел, не веря тому, что видит. Пленные. Они гнали пленных — потому так и задержались. Привычная сцена — за три месяца он насмотрелся на такие. Война идет постоянно — всех со всеми. Пноры, энуаки, гиты... Но вои шли из Верхнего поселка. Понимание прошибло ужасом — гнали не гитов или мвибезо — людей... Между мотающихся на широких спинах своих скакунов воинов колыхалось небольшое, голов на двадцать, стадо сменных гурмов. На них тесно сбились пленные — глаз ухватил непривычно яркие расцветки одежды... Только женщины. Среди пригнанных не было мужчин. Это означало, что их нет... В самом прямом смысле.

Антон натолкнулся спиной на рыхлый бок улага — все это время он бессознательно отступал перед чудовищным фактом, не желая верить в то, что видит. Но нет, вот они — его соплеменники, и сквозь поднятую пыль уже можно разглядеть лица — заплаканные, осунувшиеся, обреченные... Племена всегда захватывали друг у друга женщин — при шестимесячном цикле быстрый прирост обеспечивался количеством способных рожать. Но земляне... Эти тупые гады проделали то же самое с людьми! Эти тупые, тупые...

...Вынырнувший из-за улага черный гурм вздыбился возле самого носа:

— Бледняк, повод!

Свирепый окрик, и руки сами собой хватают заскорузлый кожаный ремень, привязывают к столбу... Оружия не доверяют никому — легкое копье и тяжелый литой улмар с острым иззубренным лезвием летят на землю. Выбежавшие из улага Нзыга и Звага уже с визгом скачут вокруг переводящего дух гурма, норовя заехать ему в бок пяткой или локтем, чтобы добраться до оружия — окрик сверху раскидал их, как кегли. Повизжав еще, они убегают к Яме — смотреть.

И, легко спрыгнув с высокого горба, в тусклом блеске запыленных кожаных доспехов предстает Яобай. Хозяин, не допускающий самой возможности ослушания. Жесткая усмешка словно высечена на остром ястребином лице. Вой. Обрубень, не знающий женщин. Променявший женщин на войну...

— Вы отбили Взига! — вопрос вырвался из самой глубины души, из затопившего разум недоумения — как, как колонисты допустили такой промах?

— Мы взяли за него много подруг! — и дикий, неуправляемый разумом визг — Яобай смеялся. Они взяли за него... Так они с самого начала не собирались идти на обмен?!

— Ты глуп, как хед. И все твои тоже глупы. Не знаете жизни! — снова визг. Антон уже понимал, что случилось что-то ужасное... С ним! Этот день должен был стать последним — как же так, ведь он отмучился весь этот проклятый трехмесячный срок... Это нечестно! День кончается — скоро сумерки...

— ...Вы — глупые дети. Не вои. Мы будем вас учить, как жить... Женщин поделят сейчас — я уже выбрал, которая жирнее — она родит хороших сыновей!

"Не родит она тебе никого, сукин ты сын!" — чуть не крикнул Антон в нагло сощурившееся лицо. Но подавил первое, самое искреннее движение. Уж этому-то он научился... Женщины должны жить. Так же, как он? Все равно, он не будет провоцировать воев, пока те окончательно не убедятся в бесплодии новых "подруг". Это не меньше трех месяцев... Не могут их оставить на произвол судьбы, не имеют права! А о душевных травмах можно будет подумать потом — на крайний случай существует и санация памяти...

...Подруги набежали пестрым суетливым хороводом.

"Куда вы подевались, негодные потаскухи. Я голоден!" — вот и все приветствие главы рода. Женская прислуга разбежалась готовить все необходимое — Ым, стоя возле, умильно заглядывала снизу вверх. Яобай удостоил ее несильного тычка в загривок. Заоглядывалась — все ли видели, как подтверждается ее старшинство? Пока Яобай благоволит к ней, она может быть спокойна — а он будет благоволить к ней всегда, потому что как хозяйке ей равных нет, а как жена она ему не надобилась давным-давно... Торчки могут водить этих кобылиц на случку хоть каждую ночь — днем она найдет на них управу! И выражение злобного торжества не сходило с лица старшей в роду, пока она наблюдала суету подруг.

...Перекусив и скинув доспехи, Яобай направился к Яме, всегдашнему месту сборищ. Антон кое-как поспевал следом, стараясь держаться сразу за его узкой, сизого оттенка мускулистой спиной. Ему никто не приказывал — только Ым провожала злобным взглядом... "Ничего, старая курица, перебесишься..." — думал землянин, выкидывая вперед костыль и от торопливости взрывая землю. Только порасспросить пленных, может быть, слегка приободрить, пока не начался дележ... Но, подойдя к Яме, он понял, что поговорить не удастся — женщин уже окружали торчки.

Похотливо привизгивая, они вовсю лапали живой товар, показывая друг перед другом завидное знание анатомии. Нзыга тоже прохаживался, горделиво выпятив чахлую грудь — его род, как обычно, претендовал на самый лакомый кусок. Яобай начал спускаться к огню — Антон, потеряв всякую надежду хотя бы перекинуться с пленницами словом, остался у края, постаравшись, как обычно, слиться в бурой почвой.

* * *