Испытание

Я не стал задерживать дыхание. Если бы я мог заболеть какой-то дрянью, то после ранения наверняка был ею уже болен. В остальном, воздух тут был такой же, как у нас… Так я думал, пока в нос мне не ударили бесчисленные запахи этого мира. Для многих из них у меня не было подходящих слов.

Я поборол желание чихнуть и спрятался в кустах перед площадкой. Прикрыв свободное от камуфляжа лицо локтëм, я запустил на маске проверку звука, и прибор тихо зашипел.

Конвоир что-то негромко сказал, но, не получив ответа, встал на бревно и пошёл в мою сторону, с трудом удерживая равновесие, поскольку ему приходилось держать оружие обеими руками. Под конец он чуть ускорился и спрыгнул на площадку.

Маска, таким образом, оказалась у конвоира за спиной. Он развернулся к ней, и нагнулся, чтобы подобрать.

Я ощутил, как что-то древнее поднялось внутри меня из самых недр.

— Бей! Сейчас! — потребовало оно.

Словно во сне я вышел из укрытия, положил правый кулак чужаку на спину тыльной стороной вниз и одновременно выдвинул ритуальные ножи, расположенные параллельно друг другу вдоль моего предплечья. Они пронзили его мягкую плоть, словно лист бумаги. Конвоир судорожно вздохнул, но не смог закричать — его лёгкие уже были полны крови. Однако ему хватило прыти изловчиться и повернуть голову в мою сторону.

Наши глаза встретились. Я увидел, как сначала он изумился и воспротивился своей участи, и как затем понял и принял, что с этим ничего нельзя поделать.

Я отвёл взгляд. Это молчаливое согласие со своей незавидной участью поразило меня.

Резкое движение вверх вдоль позвоночника прервало страдание существа. Оба ножа вышли левее головы. Его тело выше точки разреза распалось на три части, распустившись подобно сюрреалистичному кровавому цветку. Обмягшие останки инопланетянина рухнули на землю, чудом не запачкав маску. Я водрузил её на место, после чего завладел его оружием.

Мне пришлось задержаться над трупом, чтобы забрать свой трофей. Никакого удовольствия это мне не доставляло, а кроме того, мне был совершенно чужд выпендрëж, связанный со сбором этих артефактов, поэтому я наспех отрубил инопланетянину палец и убрал его в небольшой карман на поясе.

Назад дороги нет. Глядя в глаза чужой смерти, я понял вдруг, что есть только я и мой собственный путь, проложенный сквозь безумие жизни. Каждый из нас встретит свой конец один на один, и каждый из нас поэтому живëт сам по себе. А особенно — такие, как Стригон — те, кто хватает судьбу за глотку. Они просто приходят и берут то, что им не принадлежит — чужое имущество, славу, жизнь, не важно. Их не стесняют никакие нравственные ограничения, и одновременно они умело пользуются традицией, поддерживая миф о собственном благочестии.

Такие, как он, правят, только потому что такие, как я, позволяют им это делать.

— Ты смотришь, злокозненный Стригон? — сказал я маске. — Я добьюсь своего!

С тяжёлым сердцем, но твёрдыми намерениями я перешёл через ручей и осмотрел своё новое оружие. Палец не пролезал в кольцо, внутри которого находился спусковой крючок. Я мог бы использовать коготь, чтобы выстрелить, если бы держал пушку другой рукой, но тогда целиться и маневрировать будет невозможно. Ещё одна сложность была в том, что, как бы я её ни нëс, она никогда целиком не попадала под действие камуфляжа. Часть пушки так или иначе оставалась видимой.

Я с сожалением принял тот факт, что это оружие мне вряд ли поможет, но пока что оставил его при себе и пошёл вдоль ручья, впадающего в реку, на берегу которой я высадился. Ручей становился шире. По берегам его грунт стал слишком жидким, поэтому я забрал чуть вправо. Каждые несколько шагов я останавливался прислушиваясь. Маска позволяла мне быть в этом отношении на шаг впереди противника.

Скоро я засëк чьë-то сбивчивое дыхание. Тот, кто издавал этот звук, определëнно испытывал боль. Я пошёл на его источник, аккуратно ступая по участку сухой земли.

Тепло выдало местоположение существа. Оно сидело, опершись спиной на дерево, метрах в ста от меня, закрыв голову руками. Я приблизил изображение и звук стал громче.

Это был пленник, тот самый, с шерстью на лице. Его трясло, и я догадался, что оно плачет.

Я помню, как плакал Феритрид, когда Стригон обличил его запретные желания. Слëзы на Париксее считались признаком слабости, а слабость по Наприкигору должна быть искоренена. Но несмотря на все усилия общественных инстанций, наш мир хорошо знал истинную цену слезам. У нас говорят: "Дети плачут, когда не получают желаемого. Взрослые плачут, когда теряют желаемое навсегда". Был ли Феритрид капризным ребëнком, который отказался жить в отместку за то, что у него отобрали привилегию? Мне так не казалось. К сожалению, он был тем редким случаем, когда ребёнок вдруг понял, что он теряет желаемое заранее и навсегда. Если бы я не пошёл на испытание, то, возможно смог бы остановить его от этой роковой ошибки… Но я был слишком поглощён роковыми переменами в своей собственной жизни. Кто может винить меня в этом?