Испытание на зрелость

— А потом он вытащил из него какой-то замок от крольчатника. Совсем проржавевший. Он говорит, что это американский патент.

Зибалка ладонью прикрыла рот, чтобы скрыть улыбку. Бабушка лишь вздохнула, схватила внучку за руку и направилась с ней к дверям.

— Иди посмотри сама, ребенок еще маленький, ему ничего не стоит наговорить! — крикнула Зибалка и, обратившись к проходившей мимо Студничковой, сообщила ей новость.

— Замок от крольчатника? — изумленно повторила Студничкова. — Ничего себе, хорош подарок!

Они долго шептались с Зибалкой, а потом Студничкова проронила вполголоса:

— Я бы такого муженька послала к черту!

Она уже собиралась идти своей дорогой, как вдруг открылись двери дома Кудержиковых и на пороге вновь появилась бабушка.

Соседки впились в нее глазами.

— Вот грех! — всплеснула руками старушка. — У нашего старика в чемодане всякое барахло, гвозди и ржавые замки от крольчатника!

Зибалка сочувственно посмотрела на нее, потом покачала головой и вздохнула:

— Что ж поделаешь! Чему быть, того не миновать. Господу богу виднее.

Тяжело теперь жилось Кудержиковым. От спокойствия и семейного благополучия не осталось и следа. Словно черная грозовая туча, висело над головами всех возвращение деда. В каждую секунду мог прогреметь гром. Бежали дни, недели, месяцы, а атмосфера в семье становилась все более накаленной. Систематически кому-нибудь приходилось искать деда по трактирам. Два дня в неделю он работал на других, потом получал получку и шел в кабак.

— Каждый день он, наверное, выпивает по ведру вина, — вздыхала мать. — А на детей вчера как напустился! Заявил, что насыплет им в еду битого стекла, если не оставят его в покое.

Как только старик напивался, он начинал угрожать всем, кто был рядом.

— Я отравлю вас, как крыс! — кричал он вне себя от злости.

А пьяным он был почти все время.

Где-то в глубине души у него теплились воспоминания о той решимости и намерениях, с которыми он двадцать семь лет назад там, за океаном, взялся за работу. Изрезанными в кровь пальцами он еженедельно пересчитывал получку и складывал деньги на дно черного чемодана.

— Оставьте меня в покое! — раздраженно говорил он землякам, когда они приглашали его выпить.

— Подожди, ты еще будешь выпивать, и с удовольствием! — пророчили они ему со смехом. — Мы тоже когда-то были другими.

Тогда он им не верил. Но потом попал в другие края, занялся иной работой. Друзья были такими же, только с другими лицами и именами. Он уже не противился, не отказывался, когда его приглашали выпить «огненной воды». Жадными глотками он смывал едкую пыль, оседавшую во рту, раздражающую глаза, нос, разъедавшую ладони и легкие. Пить! Пить! Только так можно забыть о нищете, о неудавшейся жизни, о невстреченном счастье.

— Я бы хотел только лежать и ничего не делать, а из бочки чтобы по шлангу мне в рот вино текло! — часто повторял он теперь.

— Мама, если бы у него выросли рога, то это был бы настоящий черт! — говорила про отца Францка.

Отец, бывший по натуре неразговорчивым, долго молчал. Но однажды, когда старик вновь начал угрожать, что насыплет внучкам в еду битого стекла и всех отравит, отец решительно положил ему руку на плечо.

— Послушайте, — сказал он, как всегда, рассудительно, — то, что вы приехали из Америки, очень плохо. Никогда в жизни у нас не было здесь такого ада, как теперь…

Старик смотрел на зятя мутными, бегающими глазами. Он хотел бы сделать что-нибудь такое, о чем семья могла бы долго вспоминать, что-нибудь, что оттеснило бы на второй план все унижение, какое он испытал, вернувшись на родину и обременив свою состарившуюся жену, покинутую им когда-то, которой, кроме старого ржавого железа да своих поношенных завшивленных тряпок, не привез ничего. Ему хотелось сделать какой-нибудь королевский жест, который покорил бы их всех, но вместо этого он испытывал стыд, и лицо его полыхало огнем, как те тряпки, которые после его возвращения бросили в горящую плиту. Руки и ноги старика обмякли, не хотели слушаться, язык едва ворочался во рту, и старик болтал то, что не нужно.

Отец некоторое время с осуждением смотрел на него. Увидев, что старик не способен ничего понять, покачал головой и снял руку с его плеча. И в ту же минуту старик сполз на пол.

Отец открыл окно в комнате и вышел в кухню. Не говоря ни слова, он сел к плите и закурил, как всегда, выпуская дым в открытую дверку. Молча, склонив голову, сидел он в глубокой задумчивости. Докурив, папа погасил сигарету и бросил ее в печь.

— Это может кончиться несчастьем, — произнес он грустным голосом, — и несчастной будет вся семья.