Испытание на зрелость

Везде, куда ни кинь взгляд, серо-зеленые мундиры гитлеровских солдат. Они заполонили улицы, растеклись по площадям. Гитлеровцы быстро сообразили, что на одну марку можно купить здесь столько еды, сколько им в Германии и не снилось. К своему супу они больше не прикасались, и повара раздавали его местным жителям на корм скоту.

— Неудивительно, — сказал старый Фара, у которого была лавка за почтой, — ведь эта их жратва годится только для свиней.

Солдаты знали каждый магазин в городе.

— Конечно, чего же им, прохвостам, не покупать, если одна их воровская марка стоит десять наших честно заработанных крон, — ворчали люди.

В кондитерских ежедневно за несколько часов все бывало продано. Белый хлеб солдаты таскали из булочной целыми сетками и корзинками. За одну марку можно было купить полную сумку рогаликов, а также килограмм колбасы или десять сосисок.

Желудки уже отказывались принимать все эти деликатесы. Закупив большие чемоданы для посылок, солдаты снова отправились в магазины.

— Они хуже саранчи, — жаловались работники почты, которые из-за потока посылок, отправляемых в рейх, не успевали выполнять свои текущие дела.

— А зачем вы, собственно говоря, к нам пришли? — выпытывал старый Фара у розовощекого солдата, который с приятелем покупал у него двадцать пять килограммов сахару и двадцать килограммов рису.

— Потому, что у вас хаос и беспорядок, — не задумываясь, ответил солдат, в то время как его приятель не переставая жевал шпекачку[16], — мы пришли спасать вас от большевизма.

— Отравы бы вам отвесить, — пробубнил Фара и угрюмо посмотрел на солдат. — Одни танки да пулеметы имеете, а вот накормить людей — так на это вас не хватает.

Склады опустошались, и некогда уютной стране Центральной Европы грозили голод и нищета.

По улицам города ходили юноши и мужчины в темных кепках с твердыми козырьками и трехцветными ленточками.

— Знаешь что, Марушка, — предложила подружке Лида, — давай свяжем себе синие свитера с красной и белой полосой, а?

Марушка лишь грустно улыбнулась. Бедная Лида! Знала ли она, какая судьба ее ждет?

— Тебе нужно уехать в Прагу, — советовал Лиде Юла, — здесь жизнь для евреев с каждым днем становится все хуже и хуже. Тебе нужно уехать, пока это еще возможно.

Лида вздохнула:

— Я знаю. Но наши и слышать не хотят об отъезде. Отец говорит, что он здесь родился, здесь и умереть хочет.

Кнеждубский лавочник так привык к своей лавке, к родной деревне, что не допускал возможности, что его могут похоронить не на местном кладбище, на котором спят вечным сном его братья и Антош Фролка — художники, столь близкие его родному краю и его сердцу, — а где-нибудь еще.

— Поезжайте одни, — говорил он дочерям, словно отпуская их в кино, — мы с мамой останемся дома.

Юла еще давал уроки в Весели. Марушка ездила с ним. Но однажды обычный распорядок дня был нарушен. Юла привел Марушку в приземистый домик на окраине города.

Домик утопал в небольшом саду. Когда весной ветви деревьев покрывались цветами, домик полностью исчезал с глаз прохожих. По дорожке, выложенной бетонными плитами, они прошли к коричневым дверям. Через застекленную веранду был виден белый шкаф с вентиляционными отверстиями, в котором обычно хранят продукты. Юла позвонил. Открыла им пожилая, седая женщина в чистом белом фартуке. «Она похожа на госпожу директрису», — пронеслось в голове у Марушки.

— Входите, — улыбнулась Юле женщина, — Йожка уже ждет.

Она провела их в небольшие сени и показала на дверь. В затемненной комнатке пахло цветущими маслинами, но к этому аромату примешивался запах нафталина. Через окно, закрытое желтой занавеской, были видны кусты самшита, а за ними — серая стена дома напротив.

В комнату вошел стройный человек с поразительно густыми курчавыми волосами. Он пожал им руки и, показав на диван в углу, сел на стоявший напротив стул. Марушка обратила внимание на то, что он сильно прихрамывает на одну ногу.

И только когда он начал разговаривать с Юлой, Марушка поняла, что он еще совсем молод, пожалуй, всего на три-четыре года старше Юлы, и что его волосы, которые в первый момент показались ей седыми, на самом деле были белокурыми. С интересом смотрела она на молодого человека.

Так вот он какой, Йожка Петруха… Юла в свое время намекнул ей, что Йожка — руководитель организации коммунистической молодежи в Весели…

Все, что еще недавно было прочным и устоявшимся, что могло служить фундаментом будущего строительства, распалось. Остались лишь развалины и пепелища. А ведь на пепелище нельзя жить. Нужно строить новую жизнь, но как?

— Мы живем среди немецкого народа, вокруг нас немцы, — сказал в своем выступлении по радио депутат Нечас, — у нас с ними много общих интересов — экономических, социальных и культурных. Поэтому наши исконные интересы заставляют нас сотрудничать с немецким народом.

Но чешский народ не хотел сотрудничать. Всеми возможными способами он заявлял о своем противодействии оккупантам. Люди уничтожали и повреждали немецкие объявления, срывали злобу на кроваво-красных флагах со свастикой посередине, никто не ходил на немецкие фильмы…