Испытание на зрелость

Арестованные поочередно идут на допрос и снова возвращаются, многие из них выглядят измученными и подавленными, но после каждого допроса они испытывают некоторое облегчение: еще один день позади. Время как будто бесцельно блуждает по зданию правового факультета. Заглянет в одни двери, снова захлопнет их и идет дальше. Такое ощущение, что оно замедлило свой бег, стало равнодушным ко всему.

Наконец допросы завершаются. Долго ли они длились — час, два, десять? Заключенные строятся по двое и спускаются вниз, чтобы сесть в красную тюремную машину. Их вызывают по фамилии, чтобы кто-нибудь не затерялся в здании или не убежал. Правовой факультет размещен в нескольких зданиях, вокруг которых разбиты сады. Там трудно искать сбежавшего.

Выкрикивают одну фамилию за другой. Иржина ждет, когда назовут и ее. Неожиданно до ее сознания дошли слова: Кудержикова Мария! В тюремную машину входит высокая брюнетка с красивым лицом, опухшим от многочисленных побоев.

Кудержикова, Каменная, девять…

«Ее били, мерзавцы», — думает Иржина.

Дорш уже прославился этим. Он старается выколотить из каждого как можно больше, не жалеет времени на допросы, не щадит заключенных, лишь бы доказать свое служебное рвение и продемонстрировать фюреру, что такие, как он, незаменимы в протекторате.

На скамейках вдоль кузова сидят, плотно прижавшись друг к другу, люди. Хлопает дверь, щелкает замок. Наступает самый напряженный момент. Все испуганно устремляют взгляд в окошко. Вдали видны неприветливые многоэтажные дома на Коуницком проспекте и двухэтажные виллы, поднимающиеся вверх до самых Коуничков.

Автомашина сворачивает с Вевержской улицы, в глазах исчезает испуг, напряжение на лицах постепенно слабеет. Один, второй, третий дом… Слышен звон трамваев… Вот остановка на перекрестке… теперь поворот — и они уже на улице, ведущей к тюрьме. Знакомая дорога. Теперь они будут медленно ехать по большому кругу. В окне появляется низкое заводское здание, кинотеатр. Через минуту они оставят позади сводчатые ворота и остановятся у кирпичного здания тюрьмы, своего «дома».

Дом… Это грязная, вонючая камера на втором этаже, где установлены железные кровати одна возле другой. Это два умывальника на двадцать женщин, отданных на произвол гестапо. Допросы, во время которых нацисты пользуются методами, ничуть не уступающими по жестокости средневековым, бывают несколько раз в неделю, иногда и ежедневно, а чистое белье им разрешают приносить раз в неделю. Двадцать железных кроватей, двадцать грязных, истлевших от времени одеял и тучи клопов. В углу камеры деревянная будка без крыши, а в ней большой железный горшок с двумя ручками и крышкой. Это туалет.

«Мамочка, милая моя, что ты сказала бы о таком «уюте»?» Марушка с горькой усмешкой вспоминает о безупречной чистоте в их доме, о постоянных напоминаниях: умойся, сними обувь, возьми чистую рубашку, не носи старое пальто…

Воздух в камере спертый. Две женщины спорят у умывальника, выясняя, могут ли они выстирать в нем чулки или нет, толстая заключенная на противоположной кровати разматывает намокший от крови бинт на голени и рассказывает, что рана открылась у нее в тюрьме на Панкраце, когда ей пришлось тридцать часов подряд стоять лицом к стене.

В потрясенной душе Марушки все еще живы воспоминания о допросе.

— Как звали ваших сообщников? — Комиссар Дорш спокойно, размеренно постукивает ручкой по столу.

Марушка молчит.

— Я жду.

Марушка перевела взгляд на стрелку настенных часов и стала следить за ее движением.

Высокий, подтянутый мужчина в форме поднялся из-за письменного стола и приблизился к ней:

— Почему молчишь?

Стрелка замерла на цифре «три». «Прошла первая четверть часа», — подумала Марушка.

— Ты думаешь, что я с тобой здесь буду играться? — Сильная пощечина едва не сбила ее с ног. — Говори, ты, мразь, или я посажу тебя голой на двадцать пять часов в карцер!

Еще несколько пощечин, но они уже не застигли ее врасплох.

На втором, третьем, четвертом допросах все повторилось.

— Карл, беги к шефу, пусть придет сюда, — просит Дорш переводчика и обращается к Марушке: — Если бы я был твоим отцом, я бы задал тебе взбучку! — И он тут же наглядно демонстрирует, как сделал бы это.

— Мы не можем ничего из нее выудить, — жалуется комиссар шефу.

— А допрашивали ее напротив?

Напротив длинное, облицованное кафелем помещение с душем. Там допрашивают тех, кто особенно упорно молчит. Двойные двери плотно закрываются, наружу не проникает ни один крик, а кровь заключенных тщательно смывается водой.

— И это не помогло, — проворчал комиссар. — Она необычайно упряма.

— Ну тогда остается единственный способ — динамит! — цинично смеется начальник отделения гестапо.

Дорш, осененный внезапной идеей, подбежал к письменному столу и вынул из ящика свернутый запальный шнур.

— Видишь? — сует он его под нос Марушке. — Его мы нашли у твоего сообщника. Он хотел взорвать один объект. Теперь мы проверим, как действует шнур. — Он обмотал шнур вокруг ее шеи. — Взвесь все и, если захочешь говорить, крикни, мы будем рядом.

Марушка слышит, как Дорш, переводчик и шеф, посмеиваясь, уходят.