Испытание на зрелость

Надзирательница побледнела, положила руки на живот, как бы желая уберечь его от проклятия, и с выпученными глазами попятилась в коридор.

Весна ускорила движение сока от корней к кронам деревьев. На закрытом от солнца дворе, между толстыми каменными стенами, местами еще лежал лед, но весенний воздух с такой силой вторгался в камеры сквозь замерзшие стены и окна, что от него кружилась голова.

Вчера к ним в камеру втолкнули двух женщин — мать и дочь из Пршерова. Они укрывали в своем доме партизан, и кто-то их выдал. Утром женщин отвезли на допрос, и больше они не вернулись. Тюремная машина, видимо, повезла их в другую сторону, вверх, между ухоженными виллами, на которых в это время начинает зеленеть плющ и дикий виноград и где в садах разбивают грядки, чтобы посеять в них семена. Эта дорога вела к Коунички, откуда еще никто не возвращался. Очевидно, те две женщины не подозревали, куда их везут, и радовались пробуждающейся природе.

Ярку и еще одну женщину из камеры отправили за углем. Они взяли бак за ручки и пошли в заднюю часть двора, где сложен уголь. Неплохо было бы прихватить побольше, ведь весной в каменных стенах так сыро, что кажется, будто вся влага переместилась в помещение.

— Что вы там так долго возитесь? — нетерпеливо крикнул им надзиратель.

— Набираем уголь, — в один голос ответили они.

— И хотите прихватить себе побольше, не так ли?

— Ну что вы! — обиженно произнесла Ярина. — Как вы можете так говорить? Я сейчас думаю о серьезном деле.

— О каком таком деле?

— Нельзя ли здесь подписаться на газету «Фолькишер Беобахтер»?

Надзиратель опешил:

— А для чего?

— У нее самый большой формат, — спокойно пояснила Ярка. — А мы в камере не имеем туалетной бумаги. — И величаво, как королева, она прошествовала мимо надзирателя в камеру.

— Это оскорбление имперской печати! — вдогонку им завопил надзиратель. — Я доложу об этом!

Через несколько дней, когда обитательницы второй камеры гуляли по сырому тюремному двору, перед входом появился маленького роста человек в эсэсовской форме. Увидев женщин, ходящих по кругу, он пристроился к ним и повернул свое личико к весеннему небу.

— Кто из них чернил имперскую печать? — спросил он надзирательницу.

Эти слова могли прозвучать резко, если бы его голосок не был писклявым и жалобным, как будто человек звал на помощь.

Надзирательница показала на Ярку.

Карлик в эсэсовской форме быстро пошел к ней. Его только что сшитые новые сапожки скользили по мокрым булыжникам, и казалось, что у него вот-вот разъедутся ноги и он грохнется. Наконец он добрался до Ярины. Расправил плечи, выпятил грудь и, грозно подняв голову, пискнул:

— Как вы могли отважиться чернить имперскую печать?

Ярина на мгновение опустила голову, но тут же подняла ее и, не реагируя на вопрос, продолжала идти.

— Слышите? — не отставал он. — Я с вами разговариваю, да-да, с вами!

Ярина молчала, продолжая двигаться по кругу, а у ее ног по скользкой мостовой прыгал эсэсовец в блестящих сапожках. Великий дух «сверхчеловека», который он решил продемонстрировать на тюремном дворе, испарялся на глазах. Ярина это почувствовала.

В окнах мужских и женских камер появились лица любопытных, тут и там раздались смешки, сначала робкие, потом все более смелые, и наконец со всех сторон послышались взрывы хохота.

Человечек в эсэсовской форме внезапно осознал смехотворность своего положения и так же быстро исчез, как и появился.

39

Каждую пятницу заключенным приносили из дома чистое белье, а с ним часто передавали тайком и сверток с едой. Пятница была для всех праздничным днем.

Выстиранное белье пахнет домом, материнскими натруженными руками. От Марушкиного белья исходит запах свежести, высокого голубого неба, лугов с сочной травой и ветра с пограничных гор, на которых местами еще лежит снег. Прижимаясь лицом к белью, Марушка живо вспоминала свое детство, счастливое, беззаботное.

В каждый сверток мать вкладывала цветы. «Дорогая, любимая мама, ты видела в жизни лишь тяжелый труд на поле, грязную посуду дома и потертый пол вокзальных канцелярий, а все тепло своего сердца отдавала своим ненаглядным малюткам. Я благодарна тебе за нежную любовь, которой окружила меня с первых дней моей жизни. Насколько труднее было бы мне сейчас, не будь твоих страстных писем, твоей материнской заботы и твоих цветов. Представляю, каково тебе было, когда Дорш заявил, что ты должна собственными руками задушить меня, или когда ты выслушивала ругань и оскорбления, которыми он меня обливал».

Неделю назад мать привезла в Брно маленького Йожинека.

— Я хочу ее увидеть! Я хочу ее увидеть! — плакал десятилетний мальчик и никак не хотел отойти от ворот.

Надзиратели сжалились над ним и вывели Марушку из камеры, чтобы он мог посмотреть на нее хотя бы издалека. Глядя на сестру удивленными глазами, он судорожно теребил складки юбки матери. Марушка улыбалась, не отводя от него взгляда. Неизвестно, когда она его еще увидит и увидит ли вообще.