Испытание на зрелость

В пятницу тюрьма наполнялась домашним теплом, которое может оживить и суровые каменные стены. Оно заставляло забыть боль и слезы, приносило смех и радость. Но такое бывало только раз в неделю, один-единственный вечер.

Весна, быстроногая и благоухающая, шла по городским улицам, останавливалась у корзин с фиалками и печеночницами, пробиралась через каждую щель в стене. Проникла она и на бывший правовой факультет, в канцелярию отвратительного чудовища — комиссара Дорша. Как еще можно было объяснить то, что с людьми он стал обращаться по-человечески?! Раньше он орал, неистовствовал, угрожал, теперь злоба будто бы испарилась и открылось доброе, мягкое сердце.

— Садитесь, мамаша, — предложил он стул деревенской женщине. — Я рад, что вы пришли ко мне. Давно хотелось с вами откровенно побеседовать.

Мать слушает перевод его слов и не верит своим ушам. Наверное, переводчик добавил что-то от себя. Но когда она внимательно пригляделась к приветливому, улыбающемуся лицу комиссара, то поняла, что комиссар на самом деле сегодня не такой, как всегда.

Дорш приказал принести ей чашку чаю и хлеб с маслом.

— Пожалуйста, пожалуйста, — предложил он ей и сел напротив. На его вычищенных сапогах заиграли солнечные зайчики.

— Видите ли, госпожа Кудержикова, — продолжал он с легкой усмешкой, — я рад помочь вашей дочке, ведь она еще молода и неразумна.

— Конечно, — с готовностью согласилась мать, и сердце ее забилось от радости и нетерпения. Может быть, он ей сейчас скажет, что Марушку освободят? Видимо, он потребует обещания, что дочь не будет больше вести борьбу против них, и отпустит ее.

— Она влипла в эту историю не по своей вине…

— Да, конечно, — кивнула мать и подумала: «Все тебе обещаю, лишь бы освободили ее».

— Должен вам, однако, откровенно сказать, что вы плохо ее воспитали. Если бы над ней была твердая рука, если бы это была моя дочь… — Внезапно Дорш почувствовал, что его снова охватывает гнев. Он быстро придал своему лицу спокойное выражение, откашлялся и продолжал: — Но я прекрасно знаю, что она выполняла чьи-то приказы. Знаем мы таких хитрецов! Сами небось где-нибудь притаились в безопасном месте, а молодых, неискушенных девушек посылают делать за них опасную работу. Если победим мы, они будут чувствовать себя хорошо, с ними ничего не случится, потому что они останутся в стороне. А если победят русские, опять-таки эти окажутся в выгодном положении, поскольку они руководили борьбой против нас.

Мать все еще кивала, слушая его, но не так усердно. В том, что говорил этот комиссар, был какой-то смысл, она раньше и сама высказывалась в таком же духе, но теперь стала сомневаться, права ли была.

— У нас, немцев, в крови любовь к порядку и справедливости, — продолжал Дорш. — Мы — дисциплинированный народ. Мы не позволим подрывать наш порядок. Ни одно государство в мире не допустит, чтобы кто-то расшатывал его основы ни в мирное время, ни тем более в период войны.

В сердце деревенской женщины постепенно нарастала волна возмущения. Она чувствовала в его словах фальшивый тон. «Расшатывать основы»… Ведь все это настоящая ложь, жестокость и насилие! У матери появилось ощущение, что комиссар готовит ей ловушку.

— Я готов освободить вашу дочь, но она не хочет этого. Понимаете, она мне совсем не помогает, как я ни стараюсь. Не знаю, как вам объяснить… Словом, она сама сует голову в петлю. Я упрашиваю ее, чтобы она назвала имена тех, от кого получала приказы, но она упрямо молчит или упорно твердит, что все делала сама. Страшно твердолобая. Я таких еще не встречал!

Мать насторожилась еще больше.

— Теперь понимаете, в каком тяжелом я положении? Я же не могу выпустить на свободу того, кто твердит, что боролся против империи. Я не всемогущ. Неразумно покрывать тех, по вине которых она стала несчастной. — Дорш помолчал, на его лице появилось выражение глубокого сочувствия и печали. Внезапно он как бы мимоходом спросил: — Она знает немецкий?

«Что ответить?» — мать внутренне напряглась.

— Видите ли, — проговорила она наконец с самым невидным видом, — я из деревни и не понимаю таких вещей. Лучше спросите ее.

Ей стало понятно, почему он так обходителен. Она должна убедить дочь, чтобы та заговорила и выдала имена своих товарищей. Вот почему комиссар с такой готовностью звонил в тюрьму и просил разрешить встречу Марушки с матерью. Все это с самого начала было подозрительным. Одним словом, на устах мед, а в сердце яд.

Два надзирателя привели Марушку в служебное помещение.

— Марженка, — улыбаясь, говорит мать и бросает на нее быстрый многозначительный взгляд, — я была в Вевержи, и комиссар Дорш сказал, что если ты не признаешься, то заберут и меня. И еще он спрашивал, знаешь ли ты немецкий. Я ответила, что не знаю, пусть они спросят у тебя.

Надзиратели, услышав это, громко захохотали.

— Ты правильно ответила ему, мама, — обрадовалась Марушка, счастливая и гордая за свою мудрую и смелую мать.

Через неделю, когда мать снова пришла в тюрьму с чистым бельем для дочери, там были те же два надзирателя.