Испытание „Словом…“

Это было прямое подтверждение моей догадки. Потребовалось сто лет, чтобы мысль Е.В. Барсова и В.Ф. Миллера о влиянии творчества Бояна на известный нам текст «Слова…» нашла своё не эмоциональное, а научное обоснование. И это при том, что изучение музыкальной структуры «Слова…» началось давно. Барсов прямо писал о «Слове…» как о песне, «подобной Бояновой». Чёткая ритмика этих частей манила каждого исследователя легко доступной, казалось, возможностью восстановить строй и лад всей древнерусской поэмы. «Слово…» пытались петь на манер духовных стихов, положить на речитатив былины. По-юношески влюблённый в «Слово…» П.П. Вяземский видел в нём слепок греческого сценического действия с участием героев и хора. Ближе всех к разгадке подошёл В.Ф. Ржига, но его в большей степени интересовала аллитерация, которую он с достаточным основанием относил на счёт не византийской традиции стихосложения, а традиции северной, скальдической.

Теперь можно было попытаться войти внутрь самого «Слова…», в его собственную ткань, как к фреске или иконе подходит реставратор, разделяющий красочные слои, принадлежащие разным мастерам и разным эпохам, или как археолог подходит к многовековым напластованиям древнего города, чтобы попытаться прочесть его историю и воссоздать его облики, сменявшие друг друга.

Конечно же, это было совсем не просто. Сохранившиеся стихи Бояна были только сигналами, указывающими нам, где вероятнее всего искать заимствованный текст. Сам же текст по большей части был изменён, разрушен, «замаскирован» переменой имён и деталей, нарушением ритмики и самой лексики, каждый раз ставя под сомнение правильность его обнаружения. Нельзя было забывать те чудовищные искажения, которым подвергся текст «Слова…» при его переработке «Задонщиной», когда невозможно сказать, кто же виноват — автор «Задонщины» или невежественные писцы и переписчики, располагавшие к тому же дефектными текстами.

Автор «Слова…» был бесконечно выше не только средневековых редакторов «Задонщины», но и того Софония, которому приписывается до сих пор её авторство. И всё же не исключена была возможность искажений уже на первом этапе — этапе создания «Слова…». С другой стороны, любой автор или переписчик, сознательно обрабатывавший древний текст для нового произведения, когда бы ни жил, всегда стремился сделать его понятным для своих читателей, по возможности не оставляя режущих глаз спаек, невыправленных имён и обстоятельств действия. Не всегда ему это удавалось. Но читатели и слушатели старались не замечать огрехов. Им важно было действие — детали, несущественные для фабулы, они пропускали мимо ушей или скользили по ним глазами. Однако то, что не видели средневековые читатели, ныне обнаруживали исследователи, обладавшие опытом анализа и тем его инструментом, который вскрывал любые, самые незаметные несоответствия, — анализом системным.

Метод расчленения «единого» текста на составляющие его отрывки, взятые из разных произведений, впервые широко применил К.Н. Бестужев-Рюмин при анализе состава русских летописей. Его развил и распространил А.А. Шахматов, который показал, что не только русские летописи в целом являют собой многократно составлявшиеся и пересоставлявшиеся летописные своды; даже сама «Повесть временных лет», лежащая в основе всего русского летописания, являет собой три последовательные редакции собранных воедино отрывков из сочинений византийских историков, переложений библейских книг, средневековых географий, юридических документов, оригинального текста хроникального характера, разбитого впоследствии по годам, — короче говоря, составлена из материалов самого разнообразного происхождения.

К «Слову…» метод текстологического анализа наиболее широко был применён академиком В.Н. Перетцем. Он сравнил обороты и выражения «Слова…» с теми, которые находятся в древнейших русских списках библейских книг — Псалтири, Евангелия, Апокалипсиса, книг пророков, — и нашёл любопытные соответствия. Это указывало, правда, не на заимствования, как утверждали (6, 226) скептики, а всего лишь на широкую начитанность автора. В.Н. Перетц первым сравнил эпитеты «Слова…» с теми, которые встречаются в литературных произведениях домонгольского времени и в устной поэтической традиции. Результаты получились весьма интересные. Оказалось, что ряд эпитетов — «бусый», «жестокий», «златокованный», «калёный», «лебединый», «синий», «сизый», «тисов», «широкий», «яркий» — полностью отсутствуют в древнейших собственно русских текстах, но известен, например, в фольклоре. А некоторые, как «синий», встречаются в памятниках сербского и болгарского происхождения.