Испытание „Словом…“

«В средневековом произведении кроме авторского текста, как правило, находится текст (6, 222) его предшественников, инкорпорированный автором в состав „своего“ произведения», — замечал академик Д.С. Лихачёв. А другой академик, В.М. Истрин, прямо писал: «Когда те или другие политические или общественные события настраивали древнерусского человека определённым образом и он чувствовал потребность выразить это настроение на бумаге, то далеко не всегда приступал он к составлению совершенно нового произведения, но очень часто брал соответствующее произведение старое — русское оригинальное или переводное — и обрабатывал его, прибавляя в него новое содержание и придавая ему новую форму».

В подтверждение своей мысли исследователи напоминали о судьбе отрывков «Слова о полку Игореве», переработанных «Задонщиной» и ставших её структурной основой, а также о своеобразной жизни в древнерусской письменности текста «Похвалы кагану нашему Владимиру», появившегося на русской почве в середине XI века. Автором его считают митрополита Илариона, хотя более чем вероятно, что первый русский митрополит заимствовал «своё» сочинение у греческого или болгарского предшественника. В таком случае его первым адресатом был скорее всего Борис I болгарский, утвердивший и распространивший христианство в своей стране. Третий раз тот же текст использовали в первой четверти XII века для похвалы Владимиру Мономаху. Позднее, с заменой имён и незначительными купюрами, он появился под 1288 годом в Ипатьевской летописи (её Волынской части) как похвала князю Владимиру Васильковичу, затем использовался для похвального слова муромскому князю Константину.

Принцип неоднократного использования текста в древней Руси привёл к появлению многочисленных сборников, составлявшихся из афоризмов, отрывков сочинений древних авторов на разные случаи жизни, философских, географических, исторических и прочих, компоновавшихся в самостоятельные произведения. Так, сочинение Даниила Заточника при ближайшем рассмотрении оказалось составленным из афоризмов, библейских цитат и цитат из сочинений отцов церкви, древнегреческих и византийских авторов, из таких же компендиумов, как «Сказание об Акире Премудром», из хроник, романов, житий святых и расхожих сборников «крылатых слов и выражений», так любимых определённым кругом читателей во все времена человеческой истории, а в древности именовавшихся «Пчёлами».

Предки наши были гораздо внимательнее, чем мы, к высказанной мысли, приумножая её, собирая, чтобы передать последующим поколениям. Так почему же автор «Слова…» должен был поступить иначе с наследием своего предшественника?

— Всё то, что вы сейчас рассказали, очень интересно, — сказал, выслушав меня, один из специалистов, тоже занимавшийся «Словом о полку Игореве». — Только как вам удастся объяснить прямое утверждение автора «Слова…», что он решительно отказывается следовать Бояну? Я, например, такой возможности не вижу. Ведь это, что ни говорите, один из краеугольных камней, на которых стоит изучение «Слова…» вот уже почти двести лет! И никто в этом не усомнился. Даже скептики. А уж они-то ни одного возможного для критики места не пропустили…

И он с сомнением покачал головой.

Но я уже знал, где искать подтверждение своей догадки.

8

Обращаясь к трудам предшественников, всякий раз я убеждался, что большая часть работы, которая представлялась мне необходимой, уже выполнена: сделана, опубликована и… забыта.

Огромная библиотека, посвящённая изучению «Слова…», лежала в забвении. Сказался катастрофический поток информации наших дней. Специалист не успевал следить за выходящей литературой. Знакомиться же с работами предшественников, писавших сто и более лет назад, не было ни времени, ни особого желания. Всё важное, всё существенное, считалось, присутствует в новых работах. То, что отброшено и забыто, не может представлять никакой ценности кроме как историографической…

Так рассуждали те, кто с самого начала двигался в русле традиционного потока исследований, сам был его частью, дышал и жил им, вместе с ним обтекал лежащие на дне или высоко поднимающиеся над поверхностью скалы, низвергался с порогов, следовал прихотливым изгибам русла, полагая, что всё это так и должно быть, всё это в порядке вещей… У многих исследователей просто не было возможности остановиться, выбраться на бережок, посидеть и подумать, рассматривая поток и его окрестности (6, 223) извне, что в любой науке на определённых этапах её развития оказывается самым необходимым условием, без которого и движения вперёд быть не может.

У меня, вторгшегося в изучение «Слова…» как бы со стороны, такая возможность была. Самая сумасбродная мысль, мелькнувшая догадка заставляли погружаться в сухую пыль пожелтевших страниц, сравнивать точки зрения, сверять аргументы… И очень часто оказывалось, что я в очередной раз пытаюсь изобрести велосипед или открыть уже нанесённую на карты Америку. К разгадке «Слова…» многие подходили близко, очень близко.