Испытания

— Вы здесь работаете? — спросила Люция Александровна белокурую статуэтку, когда они спускались по лестнице. Спросила просто так, лишь бы что-нибудь произнести.

— Работаю… Пока… Хорошая зарплата здесь, — хмуро сказала Нелли. — Я много умею делать. И я, знаете ли, очень хороший секретарь. Я слышала, что вы связаны с Комитетом защиты мира. Может быть, там нужен хороший секретарь? А если не в Комитете защиты мира, то еще где-нибудь.

— Я обязательно спрошу, — серьезно пообещала Люция Александровна, не догадываясь, что в этот момент белокурая статуэтка навсегда отказалась от совсем иных заветных своих планов…

В тот же вечер Люция Александровна, постаревшая, как она сама чувствовала, на несколько лет, пришла в райком партии. Просто повидаться с Латисовым. Без намерения рассказывать о только что происшедшем. (Пусть Николай Юльевич узнает от Мараньева и… не поверит мараньевской версии!)

Люция Александровна выждала под приветливым взглядом Виктории Павловны выхода от Латисова последнего посетителя и, шагнув к двери кабинета, почти столкнулась с первым секретарем.

— Телепатия! — воскликнул Николай Юльевич. — Я только что собрался заехать к вам по пути домой, узнал, что вы живете сейчас с внуками.

— С Наташей случилось несчастье?! В райком пришла телеграмма? — сдавленно выговорила Крылатова. В той жизни, которую она прожила, секретарь райкома партии мог появиться в доме коммуниста лишь при исключительных обстоятельствах, скорее всего, трагических.

— Я ничего не знаю о Наталье! — удивился Николай Юльевич, поддерживая художницу за локоть. — Речь совсем о другом. Я намеревался, да вот не получилось, поговорить с вами в домашней обстановке, неофициально, чтобы вы хотя бы ко мне не имели претензий…

— Претензий? Каких претензий?

Латисов увел ее в свой кабинет, усадил на диван, а сам, подобно комсомольцам ее поколения, уселся на стол.

И… смахнул все «ватные стены», обнажив их совсем не ватную основу:

— Есть указание снять художницу Крылатову с партийного учета в производственном объединении и в связи с этим не давать ей никаких партийных поручений!

Он выразительно пожал плечами, подчеркивая свое несогласие с указанием. Сказал с невеселой усмешкой:

— Первый секретарь райкома, как вы прекрасно понимаете, не всесилен. То есть, попросту, очень мало может сделать из того, что ему хочется совершить.

— А хочется? — спросила Люция Александровна, пронзительно глядя на него.

— Конечно.

— Как же вы выходите из такого затруднительного положения? — В ее сегодняшнем тусклом голосе прозвучали задорные нотки. Николай Юльевич ответил очень серьезно, тщательно выбирая слова:

— Я стараюсь делать ежедневно хоть что-нибудь полезное.

Он хотел сказать: «Для спасения Красного Бора», но ограничился гораздо более мягкой формулировкой, как более точной.

— Например?

Он видел, что Крылатова была явно заинтересована, и ответил тоже с огоньком задора:

— Например, пока различные комиссии тянут с проблемой Красного Бора, мы приняли решение, безусловно снижающее некоторые вредные влияния на лес. Мы запретили проезд автотранспорта через Красный Бор. Мало того, что машины создают замкнутую циркуляцию бензинных паров, они еще купаются в озерах, отмывают грязные бока!

Крылатова улыбнулась: секретарь райкома, типично для своего возраста, говорил об автомашинах, как, очень возможно, его предшественник в тридцатые годы говорил о коровах, козах или баранах.

— Кстати, как там Шашлыков? Я по просьбе Наташи перевела детишек в другую школу.

— Из Министерства просвещения РСФСР пришло указание «не трогать Шашлыкова». Его назначили временно исполняющим обязанности директора восьмой школы. Приходится повторить, что первый секретарь райкома не всесилен.

Николая Юльевича не удивляли вопросы Крылатовой, не имеющие прямого отношения к ее фактическому изгнанию из коллектива инструментальщиков: старуха вела себя сейчас по законам своего поколения. Николаю Юльевичу приходилось не раз встречаться со сверстниками художницы, и он знал, что органически усвоенная ими железная этика первых пятилеток запрещает человеку возмущенно реагировать на несправедливость, касающуюся его лично. И тем более расспрашивать, кто именно поступил подло, какую «телегу» куда написал, как сформулировано принятое несправедливое решение и т. д. и т. п.

Но Николай Юльевич Латисов жил по законам своего времени и своего поколения: он был убежден, что коммунист должен бороться не только за всеобщее благо, но и за свое личное доброе имя! И для того, чтобы успешно бороться, должен знать конкретно, против какого зла вести борьбу.

Он уже отдавал себе отчет, что ошибся в Мараньеве. И понимал причину своей ошибки: в директоре института его привлекали качества, как бы противостоящие разгильдяйству, расхлябанности, лености, невежественности. Привлекали до того момента, пока Николаю Юльевичу не стало ясно, что Мараньев просто энергичный карьерист, преследующий одну цель — личную выгоду.