Испытания

После этого радиосвязь с Орловым прервалась. Но вскоре помощник начальника штаба сообщил, что радист был ранен, рация повреждена, ее исправила Каленова и снова наладила связь с Орловым.

— Она временно! Нет другого радиста под рукой! Она умеет! Научилась! — услышал командир полка, занятый мыслями о наступлении, и крикнул нетерпеливо:

— Ладно! Ладно! Давай не о пустяках! Давай сведения!

Однако через несколько секунд полковник сам позвонил на КП и спросил уже другим тоном:

— Так, говоришь, Каленова выручила?.. Ну ладно, ладно!

До его сознания дошло, что речь идет о девушке, которой он сам посоветовал поинтересоваться рацией в свободное время, о девушке, которая, видно, любила Гориева, глаза которой, как бы опустевшие после его гибели, вызывали сочувствие всех окружающих.

— Значит, осилила! — сказал Орехов, мгновенно представив себе девушку такой, какой она была в последние дни, — с безвольно опущенными плечами и неподвижным пустым взглядом.

— Значит, стало быть, осиливаем! — пробормотал он, возвращаясь к мыслям о наступлении и наблюдая за местным острым и красивым боем, который развернул один из батальонов соседа справа. Бой шел совсем близко, и Орехов понял, почему его КП оказался под огнем противника.

— Ну молодец, Каленова! — еще раз вслух похвалил полковник Зину.

…Когда несколько дней тому назад Зина еще издали увидела дымящуюся воронку на месте блиндажа санроты, она сразу поняла все. Она не заплакала, не закричала, не упала. Она лишь машинально слегка приподняла руки, точно отстраняя то, что должно было обрушиться на нее, и так пошла вперед, медленно, с трудом передвигая тяжелые ноги. Дмитрий попытался убедить ее вернуться. Она, очевидно, не слышала его слов. Попытался увести ее, она резко его оттолкнула.

Ей чудилось, что она шла очень, очень долго… Она страшно устала в пути — так, словно прошла всю планету. И остановилась у самого края древней земли, круглой и плоской, чтобы заглянуть в бездну, в «ничто».

И она стояла и смотрела в «ничто» и «никогда», впервые ощущая подлинный смысл этих слов, о котором люди стараются не думать. Потом она повернулась и пошла обратно, долго шла, очень долго. Но с ужасом увидела, что ни на шаг не удалилась от черты, за которой было «ничто». Будто шла Зина по краю плоской, круглой, как блин, земли и не могла оторваться от страшного края. А земля сжималась и высыхала. Сначала медленно, потом все быстрей, пока не превращалась в медный пятак, окруженный пустотой…

Наверно, это был бред. Но Зина не была больной с точки зрения обычного врачебного и житейского представления.

Она даже внешне почти не изменилась. Только вот глаза!..

Слова товарищей, доводы, реплики, замечания доходили до нее точно издалека и казались лишенными смысла. Ведь она поняла то, что было пока непонятно другим: земля просто пятачок, окруженный пустотой! Зачем горевать и радоваться, строить и разрушать, когда все равно все умрет? Пусть не сейчас умрет, так потом, через двадцать, тридцать, сто, миллион лет, но обязательно умрет. Один умер сегодня, другой умрет завтра, третий — пятьдесят лет спустя. Какая разница? Ведь они одинаково никогда больше не повторятся в мире!

— Ты куда-то за тридевять земель умчалась! Второй раз окликаю, а ты не слышишь! — с нарочитой грубоватостью сказал Дмитрий на другое утро после гибели Гориева, найдя Зину у той же свежей воронки.

А ей подумалось почему-то, что Орлов может, пожалуй, понять ее. Захотелось говорить, как можно скорее высказаться, объяснить людям то заблуждение, в котором они находятся, веря в могущество жизни.

— …На самом-то деле все существует только для того, чтобы умереть! Родители сокращают свой век, надрываясь в заботах о будущем своих детей; дети становятся родителями и повторяют то же самое. Люди стремятся своей кровью и по́том создать благополучие будущему прапраправнуку, трагическая судьба которого известна заранее: он будет глядеть на угасающее бурое солнце, задыхаться на обезвоженной, лишенной воздуха планете. И завидовать глупым предкам завистью обреченного животного… Я поняла, как возникла религия, — говорила Зина, — религия возникла из слабости человеческого ума, который логически неизбежно приходит к выводу о бессмысленности жизни, но отказывается осознать это… Разве я могу поверить, что Павла нет? Нигде нет, ни в одном уголке вселенной. Не могли исчезнуть, превратиться в ничто его глаза, его руки, его тубы, его голос! Он есть где-то, Павел Гориев, и я его увижу! Без этой мечты я не могу жить!.. Вот так и возникает религия, — упавшим голосом закончила Зина. Помолчала и добавила жестко:

— Но, к сожалению, я не могу стать религиозной, как бы ни старалась. Я не верю, что Павла нет, но я знаю, что его нет. Знаю. Ничего не поделаешь! Материализм — страшная штука. Он неопровержимо доказывает закономерность всеобщего умирания, бессмысленность жизни…