Исследование Апокалипсиса

Сама фигура пророка серьезно отличалась от апокалиптика. Первый выступал от своего лица, жил и действовал в настоящем в гораздо большей степени, чем апокалиптик; если он и смотрит в будущее, то не столь отдаленное, как второй, и он более рационален и прагматичен, его взор не затуманен бескрайними перспективами конца всех времен. Пророк не склонен к авантюрам, он служит Богу, а не революции, и поэтому не будет толкать свой народ на «коренное преобразование мира». Как служитель Бога, он только в его мудрости и силе видит свой путь и спасение. Апокалиптик же полагает, что ему известны все законы, управляющие жизнью, а поэтому он всегда (или почти всегда) великий оптимист, во всяком случае непоколебимо убежден, что все будет именно так, как представляется его просвещенному уму. Все это можно обнаружить и в Откровении Иоанна Богослова, в котором нет ни малейших сомнений по поводу того, что все будет именно так, как видится ему. Разумеется, апокалиптические прорывы были и у пророков, но они не занимают у них главенствующего положения.

Истины о весьма отдаленных временах представляются авторам апокалипсисов в виде видений и символов. От них не отказывается и пророк, но они у него носят более конкретный и определенный характер. Поэтому, при всей схожести коммунистических оракулов с пророками, они все-таки больше апокалиптики, склонные к вульгарному детерминизму и абстрактной объективности. Если древний апокалиптик видел мировую историю как простую смену и борьбу нескольких апокалиптических зверей и стереотипных магических чисел, то и коммунистические теоретики укладывали историю в прокрустово ложе таких понятий, как экономическая формация, производственные отношения, классы, классовая борьба и т. д. История осмысливается в этих и подобных им категориях, так же поступали и древние апокалиптики: например, «Книга юбилеев» содержит пересказ библейской истории от Адама и Евы. Могут возразить, что апокалиптические концепции и символы обязательно нуждаются в объяснениях и толкованиях. Но то же следует отметить и в отношении марксистских представлений, которые нуждаются в том же.

Израильский пророк это — человек, который пытается рассматривать временные вещи под углом вечности, который всегда распознает власть и голос Бога, который умеет раскрывать людям план божий. Однако апокалиптик стоит несколько выше него, поскольку ему известны самые конечные, главные цели мира и то, что последует в конце времен, он негласно исходит из того, что апокалиптическая схема висит над историей. Последнее суждение вовсе не продиктовано тем, что по своим художественным достоинствам, содержанию, композиции Откровение Иоанна стоит выше других сочинений иудейской апокалиптики. Но и пророк, и апокалиптик ощущают себя посредником между Богом и людьми, хотя и являются выразителями потребностей последних. Если исходить из понимания Откровения как способа и формы реализации ведущих человеческих потребностей, то в этой книге останется намного меньше тайн, чем полагает христианское богословие.

В «Умозрении и апокалипсисе» Л. Шестов так характеризует пророков: «Пророки, в противоположность философам, никогда не знают покоя. Они — воплощенная тревога. Они не выносят удовлетворенности, словно чуя в ней начало разложения и смерти. Оттого философов часто чтили и уважали, пророков же всегда ненавидели и гнали. Разве могут люди любить тех, кто ищет невозможного, борется с непреодолимым, не верит в самоочевидности, не покоряется даже разуму? Для грека мирозданием правят вечные, неизменные законы, неизвестно когда и неизвестно откуда пришедшие. Их можно изучать — с ними нельзя разговаривать, им должно повиноваться, но их нельзя умолить. Еврейский пророк чует над собой живого Бога, который своей волей создал живого человека. «Я, Господь, Бог твой от самой земли Египетской; и другого Бога, кроме Меня, ты не должен знать и Спасителя нет, кроме Меня» (Ос., 13:4). И еще «от власти ада Я искуплю их, от смерти избавлю их; где твое жало, смерть? Где твоя победа, ад?» (Ос., 13:14). Для пророка — прежде всего всемогущий Бог, творец неба и земли, потом — истина. Для философа — прежде истина, потом Бог. Философ покоряется и аду, и смерти, и в этой вольной «покорности находит свое высшее благо, пророк вызывает на страшный и последний бой и ад, и самое смерть».

Путь пророческого вдохновения у древних евреев не был путем логичного поиска истины, их всегда вдохновляло и направляло божество. Поэтому пророчества могли быть разумными лишь в пределах религиозной мифологии. В них же пребывают концепции и предсказания Апокалипсиса, поскольку никакая религиозная вера не нуждается в умственной и эмпирической проверке, она всегда утверждает с абсолютной уверенностью, что это дано свыше.