Истина

Солнце стояло еще достаточно низко, когда я пустилась по своему привычному маршруту. Ветер овевал мои оголенные ноги. Я затрусила по тротуару и на бегу отметила, что хвост на затылке больше не болтается туда-сюда. Я глубоко вдыхала запах лип, погубивший полчища шмелей, лето достигло зенита, и было ясно – первые вестники приближающейся осени не за горами. Свернув в сторону парка и оставив за спиной соседские виллы, я обрела свой темп: левой, правой, левой, правой. Залаял доберман, оберегавший своего хозяина, я промчалась мимо, не обращая внимания на его назойливое тявканье. И вдруг передо мной – сплошная зелень. Я бежала все быстрее и быстрее, через лужайку, к деревьям, переходила на спринт. Чувствовала, как приливают силы. Наслаждалась, слыша биение сердца, казалось, ощущала, как течет по жилам кровь, все мысли наконец-то улетучились.

Запаренная и измученная я вернулась домой почти через час и первым делом направилась в кухню попить. Уже входя, я сразу заприметила на столе записку. Налила стакан воды, сделала глоток, другой, перевела дух. Потом села за стол. Ноги дрожали, трудно сказать отчего – то ли от напряжения, то ли от волнения.

Когда я еще был маленьким мальчиком, лет пяти-шести, мне вдруг вздумалось есть только зеленое. И кроме этого больше ничего. Мама никак не могла заставить меня, ни ласковые уговоры, ни угрозы – ничто не помогало. Я не брал в рот картошку и мясо, помидоры, рыбу, колбасу, морковь, не прикасался к бананам и шоколаду. Но зато ел такие продукты, к которым большинство других детей испытывали отвращение. Салат и шпинат. Брюссельскую капусту. Да что угодно, главное – зеленое. Зеленые яблоки, зеленые тянучки, капусту, эвкалиптовые леденцы. Понятное дело, это была только фаза. И длилась она самое большее недели две, от силы месяц. Но за этот каприз меня в семье прозвали «зеленый юнец». Или как выражалась мама, с детства знававшая нижненемецкий, – «зеленушка». Я не любил это прозвище, потому что в детстве, случись мне совершить какую-нибудь провинность, отец частенько меня поколачивал до синюшно-зеленых синяков, и прозвище это напоминало скорее о порке, чем о невинном чудачестве пятилетнего ребенка.

Я осушила стакан, потом перевернула листок и увидела приписку.

P.S. Я действительно обманул тебя тогда, с девичьей фамилией.

Я невольно улыбнулась. Знаю, подумала я. А я обманула тебя, когда мы выбирали имя нашему сыну.

Стоя под душем, я отчаянно натиралась мочалкой, пока кожа не покраснела, и наблюдала за тем, как вода смывает слезы, грязь и груз последних дней. Я чувствовала легкость, когда, закутанная в белое полотенце, стояла перед зеркалом и вытирала насухо свои короткие волосы.

Потом отправилась по делам.

Купила на рынке фрукты, овощи и букет подсолнухов, для Мириам. Я попросила у нее прощения, поблагодарила, обещав, что скоро мы обо всем спокойно поговорим. Может, как-нибудь за завтраком у меня. Я еще посмотрела, как искусно ставила она цветы в вазу из зеленого стекла, а потом ретировалась, поцеловав на прощание. Я застала Лео вместе с Юстусом в их секретном штабе, устроенном на ветвях дерева, тот, конечно, никуда не хотел идти, но я пропустила мимо ушей недовольное ворчание сына и просто забрала его домой. Потом позвонила Иоганну и объяснилась с ним, изложила все как могла. Извинилась, он тоже извинился, я знала, он ничего не понял из того, что я сказала, но мы ограничились тем, что есть.

С тяжелым сердцем села я за компьютер и стала искать статью о самоубийце, который несколько лет назад на проселочной дороге кинулся на встречную полосу. Я прочесывала архивы региональных газет. Но ничего не находила. Неужели Филипп солгал из жалости ко мне? Я закусила губу.