Глава 14
То, что я делаю
Кеб остановился перед большими коваными воротами. Пассажир спрыгнул с подножки кеба, сделал несколько шагов, и ворота бесшумно распахнулись перед ним.
– Началось, – прошептал Габриэль Мирт, щурясь на холодное зимнее солнце.
Еще один шаг – и он превратится из чудаковатого затворника-изобретателя в человека, меняющего мир. Таким, какой он был, он уже не останется – паровая машина привнесет за собой сомнения, споры, раскол общества, перемены во всем: от дорожных карт до склада ума людей. Мистер Мирт не был уверен, что он к этому готов.
Знали ли фаэ, оставляя подменыша у дверей королевской резиденции, что получится из того, кто должен был стать мостом, опорой, связью для двух миров? Испокон веков фаэ отдавали своих детей в королевские семьи и через поколение забирали ребенка в Холмы.
И эта традиция погибла во время Призыва Просвещения. Больше не будет детей с голубой кровью, беспечно танцующих среди вересковых холмов. Как не будет и затянутых в строгие сюртуки фаэйских подменышей с яркими глазами, способных на невозможное.
Паровая машина из железа и чугуна – последний подарок фаэ людям. Это звучало беспомощно, заставляло мистера Мирта чувствовать себя несчастным, но он ничего не мог изменить, ничего не мог исправить. Его жизнь напоминала движение паровой машины – по кем-то проложенным заранее рельсам он мог двигаться вперед, останавливаясь в задуманных ранее местах и делая то, что должен был делать. Единственный способ хоть как-то отплатить семье Блюбеллов за всю доброту и любовь – и единственный шанс выполнить свое предназначение. А там хоть в Холмы уходи, уже не будет столь важным, что останется от самого Габриэля Мирта, если он сможет запустить необходимый механизм перемен – и перемен настоящих, не мнимых, подобных Призыву Просвещения, который в конечном итоге не поменял ничего.
Лишь добавил боли и крови в и без этого наполненный до краев жестокостью мир.
С жесткостью так или иначе была близко знакома вся его разношерстная, странная команда. Люди, отдавшиеся его идеям так легко и с таким погружением, что мистер Мирт не мог представить, что все закончится после Выставки, что он останется вновь один, без их шумных обсуждений, разговоров и предложений. Постоянное присутствие такого количества человек в особняке регулярно утомляло его, но все эти головные боли и даже с трудом сдерживаемое и прорывающееся порой раздражение стоило того, чтобы были – они.
Храбрая, несгибаемая мисс Амелия, которая весело смеялась и назвала нападение троих негодяев «приключением, обязанным случиться с каждой суфражисткой» – и мистеру Мирту только гадать оставалось, откуда в ней столько стойкости и душевной силы. С каждым днем общения с ней мистер Мирт узнавал ее все лучше, а вместе с тем узнавал о ее деятельности, о ее подругах, намного более преданных делу женских свобод и прав, чем она сама, и понимал – родись он девушкой, да еще и человеческой, он бы не выжил в этом сумасшедшем мире. Подменыш Мирт никогда не бывал в Холмах, но все, что он знал о фаэ, говорило о том, что мужчины и женщины во всем ровня, и положение в обществе определяют характер и личные достижения, но никак не юбка или штаны. К слову, штаны смотрелись на мисс Амелии сногсшибательно: при виде напарницы в новом костюме мистер Мирт отбросил всякие сомнения относительно рациональности такого поступка. Это был именно тот костюм и именно та женщина в нем, которые были созданы ради этого момента.