Истина. Осень в Сокольниках. Место преступления - Москва

Штиммель помолчал, с лица его словно стерли доброжелательное выражение. Каменным оно стало, жестким.

– Я обязан отвечать на этот вопрос?

– В ваших интересах – лучше ответить.

– Вы так печетесь о моих интересах, господин Крюгер?

– Нет, я ищу смысл происходящего. Хотите, поделюсь с вами некоторыми соображениями?

– Зачем?

– Чтобы вы поняли сложность вашего положения.

– Вы подозреваете меня?

Крюгер достал сигарету, закурил. Помолчал немного, разглядывая Штиммеля.

Нет, это был уже не тот добрый и веселый любитель китайского пива.

Перед полицейским сидел холодноглазый человек, знающий, как надо себя вести в подобной ситуации.

– Господин Штиммель, насколько известно нам, у вас уже дважды были неприятности с полицией. В Бонне в 1980 году и в Швеции в 1989-м. Там вас, кажется, приговорили к году тюрьмы за контрабанду.

– Это не имеет отношения к нашему разговору, – твердо сказал Штиммель.

Он полез в карман, достал деньги, положил их на стол.

– Если у вас есть право задержать меня, я готов. А если нет, то прощайте, господин Крюгер.

– Зачем же так. – Крюгер достал из кармана зеленый листок. – Завтра в одиннадцать я жду вас в криминальной полиции с вашим адвокатом.

– Я буду.

Штиммель поднялся и пошел к выходу.

– Господин Штиммель, – крикнул ему вслед Крюгер, – вы не спрашиваете, где ваш партнер Третьяков.

– Я думаю, моя секретарша знает, где он, – ответил, не оборачиваясь, Штиммель.

Он вышел на улицу. Постоял немного. Огляделся.

Вроде все чисто. Видимо, Крюгер действительно пришел просто поговорить.

Хвост он заметил за две улицы до конторы. За ним незаметно шел серого цвета «фольксваген».

Чтобы проверить, Штиммель свернул в узкую улочку, потом в другую.

«Фольксваген» словно прилип к нему.

Тогда он остановил свой «ягуар» у мужского магазина, вошел туда. Выбирая галстуки, он вскользь поглядел в окно.

«Фольксваген» ждал его.

Штиммель выбрал два галстука, заплатил и спросил у управляющего:

– Простите, вы не разрешите воспользоваться вашим туалетом?

– О, конечно. – Управляющий загадочно улыбнулся, словно на время став обладателем тайны клиента. Он тихо прошептал на ухо Штиммелю: – По коридору, в самый конец.

Штиммель вошел в туалет, запер дверь и распахнул окно.

Оно выходило в проходной двор.

С ловкостью, которой нельзя было предположить в его грузном теле, он вскочил на подоконник и мягко спрыгнул во двор.

Подворотня вывела его на соседнюю улицу. И тут ему повезло, у дома стоял «пежо-карсервис».

Он остановил машину на окраине Вены, у кладбища. Купил цветы, вошел в ворота. Оглядевшись, положил букет на первую попавшуюся могилу и быстро зашагал по аллее.

Он шел мимо крестов, памятников, оград, часовен. Наконец, свернув на тропинку, он добрался до калитки, открыл ее и очутился на узенькой улочке.

Арка дома. Уютный дворик, и Штиммель вышел в заброшенный парк.

Здесь он позволил себе расслабиться. Присел на скамейку и закурил.

Парк был пуст. Только пели птицы да солнечные лучи с трудом пробивались сквозь плотную листву дубов.

Штиммель пошел по аллее. Медленно, словно экономя силы для броска.

Вот он, крохотный, заросший тиной пруд. А на берегу бело-розовое здание пансиона «Верта».

Штиммель вошел, звякнул звонок.

Навстречу ему поднялся крепкий мужчина в табачного цвета рубашке и джинсах.

– Привет, Шандор.

– Привет, – мужчина усмехнулся, – если ты пришел сюда, значит…

– Правильно.

– Вещи и документы в твоей комнате.

– Мне нужна венгерская виза.

– Считай, что она у тебя есть. Какой паспорт возьмешь?

– На фамилию Гербер.

* * *

Роман Гольдин и Филин ужинали. Они сидели на терраске, обвитой плющом, за круглым, уставленным закусками столом.

– Давай.

Филин налил Гольдину водки, настоянной на почках смородины.

– Смотри, почти совсем зеленая, – усмехнулся Гольдин, поднимая рюмку.

– Одно здоровье, а не напиток, – сказал Филин, но себе почему-то налил марочного портвейна «Черные глаза».

– А ты почему не пьешь, раз здоровье?

– А я, – Филин медленно, со вкусом выцедил портвейн, – а я к этой гадости привык. В свое время, Рома, когда ты еще в пеленки писал, я уже был вор-законник. Знаешь, в нашем мире тоже иерархия была, как в КПСС. В общем, мелочь всякая и паханы. Они вроде секретарей. Пахан во всем должен был от мелочи отличаться, так что на мельнице, иначе это катраном зовется, или просто на хазе, в загул подлинно делового по манере можно было отличить. Он, может, дома водку в три горла жрал, а на людях дорогие напитки, еда дорогая, ну, конечно, одежда, и часики «Лонжин» рыжие, и баба чтоб как на картинке.

– Так когда это было, – засмеялся Гольдин, – тогда еще ходили кожаные рубли и деревянные полтинники.

– Давно, Рома, ой как давно. Но порядок был.

– Значит, и ты, Анатолий Степанович, против демократии?

– Я за твердую руку. Порядок в стране, значит, и в законе порядок.

Гольдин опрокинул рюмку, одобрительно крякнул:

– Хорошо. Я к чему говорю-то, – сказал он, прожевывая кусок рыбы, – разве такие масштабы тогда были? Нет. Сейчас мы крутим миллионными делами. Кстати.

Гольдин встал, взял кейс, скромно стоящий в уголке. Рукой отодвинул посуду на столе, положил кейс, открыл крышку и повернул его к Филину.