Истина стоит жизни

Гребцы затормозили пирогу, и капитан стал что-то говорить. С челна изредка откликались короткими требовательными фразами.

— Что такое, Бомбей? — встревоженно осведомился Спик.

— Сторожевая лодка здешнего вождя. Спрашивают, кто мы и зачем плывем. Капитан отвечает, что мы мирные ваджиджи, везем музунгу, большого мундева, в гости к большому мундева шейху Хамиду на остров Казенге…

На сторожевом челне, по-видимому, удовлетворились полученными сведениями. Вопросы прекратились, послышались веселые, приветливые возгласы, переговаривались уже не один начальник караула с капитаном, а все гребцы обеих лодок, и челн приблизился к самому борту лодки.

Гребцы обнимались, хлопали друг друга по плечу, обменивались похвалами; стали рассказывать друг другу о последних происшествиях в своих краях, и все закурили трубки, без которых не обходится ни одна дружеская беседа. Расстались добрыми друзьями, и каждое судно направилось по своему назначению: лодка Спика к резиденции вождя на острове Кивира, самом большом из прибрежной группы островов, а сторожевой челн в свой водяной грот на маленьком островке, самом удаленном от берега.

Приняв в своей палатке местного вождя и обменявшись с ним традиционными подарками, Спик посвятил остаток дня ознакомлению с островом: разыгравшаяся непогода не позволяла продолжать плавание. Остров Кивира, кряжистый холм пяти миль в длину и двух в ширину, был отделен от материка узким проливом, по другую сторону которого находился скалистый мыс, южная оконечность горной цепи Угухха, тянущейся вдоль западного берега Танганьики. Пролив был настолько узок, что, если смотреть на Кивиру с озера, ее можно было легко принять за полуостров. Склоны холма, густо поросшие лесом, местами были превращены в террасы, по всей видимости искусственные; на них росли кукуруза, гигантское просо, бобовые растения, маниок, сладкий картофель и различные овощи.

В деревушках, встречавшихся на каждом шагу, вокруг грибовидных хижин бродило множество коз и домашней птицы. Одеждой жителям служили подвязанные на поясе шкурки черных обезьян, кошек или мелких полевых грызунов. Черных обезьянок, как узнал Спик, ловили на полях, когда созревала кукуруза, их любимая пища. Ловцы украдкой расставляли сети, а затем с гиканьем и свистом, швыряясь камнями и размахивая палками, шли шеренгой через поле… Островитяне были миролюбивы и добродушны, лишь немногие из них носили при себе копья или луки со стрелами, и единственное, чем они вызывали неудовольствие Спика, было их неутолимое любопытство.

До вечера море так и не успокоилось. Пришлось заночевать на Кивире. Прежде чем лечь спать, Спик зажег свечу, чтобы привести в порядок разбросанные вещи. Мгновенно палатка наполнилась несметным количеством маленьких черных жучков, облепивших стены и все предметы. Напрасно Спик смахивал насекомых со своей одежды и постели: на место согнанных немедленно наползали десятки других. Погасив свечу, Спик лег в постель и постарался заснуть, а назойливые твари забирались ему в рукава, в бороду, ползали по ногам и по животу… Уснув на короткое время, он был разбужен — увы, слишком поздно — насекомым, которое лезло ему в ухо.

Пытаясь извлечь жучка, Спик лишь загнал его дальше внутрь. Напуганное насекомое продолжало пробираться по узкому проходу, пока не натолкнулось на препятствие. Рассердившись, жук принялся с ожесточением атаковать барабанную перепонку. Голова наполнилась страшным грохотом, дикая боль буравила мозг. При всем ужасе своего положения Спик не терял чувства юмора: ему пришел на память случай, когда принадлежавшие экспедиции ослы, пасясь в кустарнике, потревожили семейство диких пчел. Пчелы жужжали над ними, жалили их в морды и в глаза, а несчастные животные носились не разбирая дороги, скребли головы передними ногами, кидались в кусты, в колючки, на стены хижин крааля… Спик тоже был готов скакать, брыкаться и биться головой о стену.

«По убеждению впечатлительных юнцов, — думал он, — читающих про нас в воскресном выпуске «Таймса», мы только и делаем, что сражаемся с полчищами дикарей и душим львов голыми руками. А между тем в наших приключениях больше смешного, чем героического, и вообще все эти путешествия полны романтики только для тех, кто знает о них издалека, а для тех, кто их совершает, это попросту дьявольски трудная и изнурительная штука…»

С этой мыслью Спик, объятый жаждой мести проклятому зверьку, принялся совать себе в ухо лезвие перочинного ножа, стремясь поразить злодея. В конце концов это ему удалось, и после нескольких тычков в спину жук прекратил свою возню. Но и ухо, как Спик только теперь заметил, жестоко пострадало. На другой день вокруг ушной раковины образовалась огромная опухоль и шея покрылась нарывами, которые потом мучили Спика еще несколько месяцев. Однако Спик и тут находил, что нет худа без добра: раздражение нервной системы помогло ему, как он утверждал, избавиться от воспаления глаз, ибо с этой ночи он снова стал нормально видеть.