Истина стоит жизни

Он и Бертон… Нет, даже Бертон и он, потому что Бертон глава экспедиции, он же всего лишь его помощник! Во всяком случае так считалось официально. А в действительности?.. Сколько раз, когда Бертон терялся перед трудностями, как барышня из благородного пансиона… или когда он валялся в припадках малярии, Спику приходилось самому принимать решения, сколько раз он спасал экспедицию, ликвидируя конфликты с носильщиками, охранниками, местными вождями… Вся топографическая работа лежала на нем: если бы не он, этот белоручка Бертон не сумел бы, наверное, даже нанести на карту маршрут экспедиции… Что он знает, что умеет вообще, этот хмурый гордец, кичащийся своей ученостью? Чему он, собственно, учен? Мнит себя этнографом и лингвистом!.. Положим, арабский язык он знает, но ни с одним африканцем, точно так же как и Спик, он не может объясниться без переводчика! В Африке нужна не ученость, а железное здоровье и твердая рука. А его непрерывные болезни, вечная осторожность, очень похожая на трусость, его нераспорядительность стоили экспедиции уже стольких потерянных дней и понапрасну растраченных усилий…

В глубине души Спик сознавал, что все это было не совсем так, что болел не один Бертон, но и он сам, что образованностью Бертон действительно далеко превосходил его, а впрочем, особенно не выставлял этого напоказ, что промахи в руководстве экспедицией иногда были лишь кажущимися, а иногда могли бы быть предотвращены, если бы он, Спик, не ждал, пока Бертон их совершит, а вместе с ним искал бы другое решение…

Но эти непрошеные, хотя и справедливые доводы только обостряли недоброе, муторное волнение, из которого рождалась, кристаллизуясь, неотвязная мысль: он не хочет ни с кем делить честь открытия, а уж подавно с Бертоном! Нет, открыть истоки Нила, разрешить эту вековую загадку, занимавшую умы ученых со времен Птолемея, назначено ему, Спику, и никому другому!..

Бомбей продолжал разговаривать с шейхом Хамедом о том и о сем, а Спика ничто уже больше не интересовало. Он ушел в свою комнату, раскрыл альбом и стал чертить карту Танганьики.

От Уджиджи до южной оконечности озера, как говорил шейх Хамед, надо плыть пятнадцать дней… Спик рассчитал расстояние и отложил его на градусной сетке. Этот конец широкий — Спик оконтурил его просторным полукругом. Нанес линию восточного берега по засечкам местоположения мысов и населенных пунктов, которые он сделал с острова Кивиры. Ширина озера двадцать шесть миль — это он рассчитал по продолжительности плавания: они пересекли озеро за четырнадцать часов, включая два часа стоянки для отдыха, двигаясь со скоростью двух с небольшим узлов. Вот нанесены линии обоих берегов. Теперь северная оконечность. Плыть туда восемь дней… Северный конец узкий — Спик свел линии восточного и западного берегов в острый угол. А дальше — река. Спик повел сплошную, чуть извилистую линию и оборвал ее на некотором расстоянии к северу от оконечности озера…

Подумал немного. Страшно хотелось надписать: «Нил»! Поколебался и отвел карандаш: не следует опережать события. По сторонам реки Спик нарисовал горные цепи, тянущиеся, как и самая река, в долготном направлении и, так же как она, обрывающиеся в неизвестность…

* * *

В комнате — если можно назвать комнатой убогую клетушку в обмазанной глиной тембе с облупившимися стенами — было совершенно темно. Бертон лежал на спине с открытыми глазами. Пахло сыростью. Звонко шлепнулся о земляной пол еще один комок размякшей обмазки стены… Проклятая сырость!.. Земляная крыша, хотя и была засыпана новым слоем глины поверх выросшей травы, в сильный дождь текла как решето, и на полу образовывались лужи. Книги набухли и расклеились, чернила расплывались на бумаге, ремни становились скользкими, а металлические предметы покрывались ржавчиной. Ценнейшая ботаническая коллекция, оставленная в неотопляемом помещении, стала жертвой плесени и гнили. Эта потеря была тем более печальной, что возвращаться экспедиции предстояло в сухой сезон, когда в лесах нет ни цветов, ни плодов, ни даже листьев…

Бертон вглядывался во мрак, ожидая, когда на черном фоне чуть заметными серыми полосками обозначатся дверные щели. Сквозь эти щели станут проползать первые лучи, сначала тусклые и расплывчатые, потом все более ясные и жесткие. Закаркают вороны, заголосят деревенские петухи, польются веселые краски восхода, и начнется новый день… Что-то нового он принесет?