Истина существует. Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников

— Вообще я должен сказать, — говорит В. А. Успенский, — Волнение, которое постигает Андрея Анатольевича во время игры, — оно было проверено моей недоверчивой женой Светланой, покойной, следующим образом. Она как-то не верила и считала отчасти, что он притворяется. Поэтому во время игры в карты она, не спрашивая его, сунула ему подмышку градусник. Потом, когда вынула, там было 38. Тут она поверила.

— Успенские были свидетелями карточной игры, — вспоминает Елена Викторовна Падучева. — Здесь, у нас, как-то столкнулись вместе Рачек и Успенский. Играли Андрей с Рачеком в подкидного. Вот тогда Светлана у нас дома действительно замерила температуру у Андрея.

Еще был сеанс игры в подкидного. С Танькой Коровиной. Она математик, кончила мехмат и работала у Апресяна [11] какое-то время. И в поздние пятидесятые или ранние шестидесятые мы ездили на Домбай, в Алибек, на лыжах кататься. И там был матч между Андреем и Танькой Коровиной; при счете сорок девять — сорок девять Андрей проиграл в последней партии.

Там много играли. Играли в «Пентограф». Это такая игра: задумывается пятибуквенное слово, а другой должен предъявлять пятибуквенные слова и, анализируя число совпадений, отгадывать задуманное слово.

      

Обложка блокнота для записи счета игры в полукозла (рисунок Т. К. Крапивиной)

и одна из первых записей счета игры, 1972 год

— Когда я была маленькая, мы играли в «полукозла» дома вчетвером, с мамой и с бабушкой, — рассказывает Анна Зализняк. — Довольно много. Ну иногда еще с кем-то из гостей. Сохранились блокнотики, все эти записи.

— Когда мы познакомились, Андрею уже было сколько там — тридцать лет с небольшим, — говорит математик, друг Зализняка, Леонид Александрович Бассалыго. — Вначале — он человек увлекающийся — мы с ним играли в настольный футбол. Он, конечно, сам замечательное сделал поле футбольное такое, расчертил все прекрасно. Пуговичками играли, шашками играли. Вот он волновался! Он очень увлекался, ну, видно было, что он заводится, что называется, на игру. Это было. Он со страстью отдавался, как и любому делу, отдавался со страстью, в том числе и этому. Дело вроде бы как пустое, но…

Он, кажется, и в шахматы играл, но потом перестал в связи с тем, что ему по медицинским показателям, видимо, было не положено. В общем, все, что его сильно возбуждало, — он переставал этим заниматься, потому что здоровье, сердце не позволяло, в том числе и эта игра, и шахматы. Я просто знаю, что он перестал играть в шахматы именно из-за испытывания таких чувств.

— Леня Бассалыго — очень любимый друг всей нашей семьи, — говорит Анна Зализняк. — У него жена итальянка, он часто ездил в Италию. Я помню, почему-то в Благовещенке (где мы много лет подряд снимали дачу под Москвой), когда мы ездили туда зимой кататься на лыжах в начале 1970-х, папа с Леней соревновались, кто назовет больше итальянских городов: Лукка, Виченца, Каррара — все эти волшебные слова. Я помню зрительно этот список папиным почерком, соревнование было в письменном виде. Папа тогда и мечтать не мог эти города увидеть своими глазами. Это было чисто умозрительное знание.

И еще они с Леней в течение многих лет играли в настольный футбол: поле нарисовал мой папа, оно было под стеклом на письменном столе. Футболистами были шашки (синие и белые), мячом — пуговица (помню эту пуговицу!). Тайм продолжался 15 минут, в часах был установлен механизм, который через 15 минут выключал свет. Сейчас этот стол (шедевр 1960-х, светлого дерева на тонких круглых ножках) доживает свой век на террасе дачи — уже давно без стекла и без футбольного поля под ним.

— Началось все с простейшей вещи, — вспоминает Леонид Никольский. — Я, Мишка и Заля — мы после уроков бежали к нему домой играть в этот футбол, к Зале. Интересная штука. На самом деле Заля должен был бы быть, что называется, технарем. Потому что он придумал какую-то сложную систему проводков к часам, чтобы часы вовремя звенели или что-то такое — подавали сигнал, когда начало матча, когда конец первого тайма и так далее. То есть у него в этом деле явная была способность. Отец был инженером же. То есть Заля был не гуманитарий изначально, как мне кажется.

— Он мог быть кем угодно! — говорит Борис Андреевич Успенский. — Вот был лингвистом, а мог бы математиком или инженером. Такой — как в детстве бывает, у детей — клубок всех возможностей.

«Перфекционизм твой был всегда широким и даже неправдоподобным, — писала [12], обращаясь к Зализняку в день его 80-летия, Татьяна Михайловна Николаева [13]. — Каждый год и не раз в год вплоть до „перестройки“ нас гоняли на овощную базу, мы вставали на заре и плелись в Кунцево. Один раз сообщили, что овощерезка сломана и овощи (капусту особенно) нужно резать руками. Мы пошли и долго и мучительно что-то резали. А ты пошел — и починил ее минут за десять. Бабы с базы смотрели на тебя с ненавистью».