Истина существует. Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников

Сперва я вижу, как мой поезд уходит. Вот это незабываемое зрелище! Абсолютно никого. Никто не сошел. Заходит солнце — впереди, по ходу поезда. На запад он уходит. И я стою напротив здания — тоже людей никого совершенно — и написано: Orańczyce. А слева от станции — на расстоянии, ну, по памяти, метров 20, может, чуть побольше — врезавшийся в землю прямо рылом немецкий самолет! Расплющившийся. Вот так крылья торчат, вот хвост торчит. Абсолютно незабываемое зрелище. Станция Orańczyce и самолет, который в землю врезался. И никого. И я помню, что у меня ощущение некоторого счастья.

Очевидно, я нахожусь в стране абсолютно новой и небывалой. Я из обыкновенной жизни попал в какую-то чудесную страну. Самолет, врезавшийся в землю, и написано иностранными буквами — конечно, это иностранная страна. В иностранную страну. Я совершенно не помню, как какой-то мужик на подводе соглашается меня везти в город Пружаны. Он сам туда едет. Километров, может быть, 10–12. Можно по карте посмотреть.

Это я вам рассказываю так живо, а на самом деле — прошло ни много ни мало лет 60 — я обнаружил, что это воспоминание я помню неверно. Может, и не стоит, но я расскажу.

Когда наступили абсолютно новые времена, я попал в Женеву, стал там преподавать. Два раза в год я ездил туда. Один семестр, другой семестр — четыре раза я проезжал… Я ездил всегда через Брест. Я не могу летать, поэтому всегда ездил поездом через Брест. Все эти поездки я искал глазами станцию Оранчицы! Никогда ее не было. Никогда. Как будто ее стерли с лица земли. Притом что воспоминание стояло — как вчера. Я готовился специально! Уже за 100 километров до Бреста я бросал все свои занятия и шел наблюдать станцию Оранчицы. И в конце концов, уже в какой-то раз возвращаясь из европейской очередной поездки (я даже знаю, когда это было: в 2006 году, я совершенно точно знаю, мне был 71 год), я в Бресте, ну, в Бресте меняют колеса, там довольно долго надо ждать, потом наконец поезд отправляется… Я соснул. И проспал свое нормальное занятие — искать станцию Оранчицы. И не вышел в коридор, где надо было ее ловить, а спал в купе. Ну, продрал глаза в какой-то момент, сколько там можно спать? Глянул в окно — и что-то меня кольнуло, за окном какой-то пейзаж безрадостный, какие-то странные деревца… Что-то мне напомнило описание пейзажа в «Мастере и Маргарите», когда уже в загробном сне он проходит. И через секунды перед моими глазами с огромной скоростью пронеслось здание с надписью «Оранчицы». Уже русскими буквами. Выяснилось, что 60 лет я искал ее не на той стороне дороги! Мое воспоминание, где стояла станция, подвело меня: она стояла с противоположной стороны дороги. То есть я забыл, что подвода, когда она везла меня, должна была переехать пути. Это полностью выветрилось из памяти, я считал, что мы прямо с этой стороны поехали. Теперь я уже знаю, где Оранчицы, точно совершенно. Теперь она всегда появляется. Но самолета нет. Причем я почувствовал что-то такое странное за секунду до того, как появилась станция. Оказалось, что Оранчицы стоит по северной стороне дороги, а я считал, что по южной. Даже цвет букв сохранили, хотя переписали русскими буквами. Не белорусскими, между прочим, а русскими. В Белоруссии же большинство станций всё еще по-русски.

Так вот, Оранчицы лежат в основе моих лингвистических занятий. Надпись Orańczyce пронзила — латинскими буквами — меня настолько, что лето мое прошло под знаком желания знать все про эти буквы, про этот язык.

ВАУ: Про какой язык, польский?

ААЗ: Польский.

ВАУ: А в Пружанах его все знают?

ААЗ: Все, конечно. Пружаны — польскоговорящий город. Но семья, где я жил, говорила по-русски, поскольку глава семьи — русский православный священник.

ВАУ: И вы выучили польский там?

ААЗ: Ну, я же не способен выучить языки. И поэтому, конечно, я не выучил польский. Я выучил всю польскую графику и понял какие-то основы польской грамматики.

Во-первых, там книг сколько угодно в доме было польских. А во-вторых, была одна молодая дама, которая мной занималась, которая охотно меня учила польскому. Ну она учила, как могла, не так, как мне нужно было, наверное. Но мне же никогда не было интересно, как люди разговаривают на языке.

В общем, я познакомился с польским языком. Приехал в Москву. Я помню, что у меня было такое представление, как я приду в свой пятый класс…

ВАУ: И скажете: «Здорове, панове!»

ААЗ: Ну, нет. «Pozdrawiam panowie!» как раз входит в ту часть, которая мне не дана. Нет у меня к этому интереса. Поэтому, когда меня спрашивают, какие языки знаете, — да никаких не знаю, кроме того, что, там, сдавал экзамены в университете! То знание, которое является нормальным знанием для нормального человека, — не то чтобы оно мне недоступно, но оно никогда меня не интересовало.

— Андрей, — говорит его мама Татьяна Константиновна, — в пятом классе взял с собой в пионерский лагерь англо-русский словарь и его читал там. Читал и выучил.