Истинная правда. Языки средневекового правосудия

К сожалению, приемы построения средневековых судебных протоколов и скрывающаяся за ними - пусть вымышленная, фиктивная, но все же существующая в сознании людей - реальность исследуются в современной историографии сравнительно мало. Прежде всего это связано с уже упоминавшейся выше склонностью историков права к использованию судебных протоколов в качестве серийных источников и, как следствие, к созданию полномасштабных обобщающих работ на их основе. Что касается Франции, то эпоху позднего средневековья принято считать здесь временем складывания централизованного государства и системы судопроизводства. Идея о том, что процесс кодификации права в этот период шел полным ходом, является аксиомой практически для любого французского (и не только) медиевиста. Как представляется, это убеждение накладывает отпечаток на все работы, так или иначе затрагивающие правовые вопросы. Складывается своеобразная теория исторического прогресса применительно к средневековым правовым нормам - их рассмотрение с точки зрения уже кодифицированного права, кодекса¹. Вполне понятно, что далеко не последнюю роль здесь играют работы Мишеля Фуко о некоей надличностной системе подавления (тюрьме, больнице, государстве), с позиции которой надлежит рассматривать любые явления социального порядка.

Только в самое последнее время в отчественной науке и зарубежом получили развитие микроисторические исследования по истории права. Речь идет об изучении единичных судебных казусов, которое, как показывает практика, может быть спровоцировано самыми разнообразными причинами: личностью обвиняемого (его

известностью), специфическим составом преступления, неординарным поведением того или иного человека в суде или «непонятным» решением судей³¹⁶.

Как ни странно это может показаться на первый взгляд, но в истории права такие «микроисследования» имеют давнюю традицию. Сама идея прецедентного права в средние века была основана на тщательной фиксации и изучении отдельных казусов. История средневекового права и судопроизводства - это история непрекращающейся борьбы за

1 В этой связи представляются интересными размышления французского философа Жана-Люка Нанси о частном характере подобных кодексов: «Моделью corpus'a является Corpus Juris, собрание или компиляция Institutiones, Digestes и других Codices, объединяющий все

статьи римского права____Право возвышается над всеми частными случаями, но само оно

есть частный случай своего установления, посторонний как природе, так и Богу. Corpus подчиняется правилу, переходящему от одного случая к другому, этой прерывной непрерывности принципа и исключения, требования и нарушения. Юрисдикция заключается не столько в провозглашении абсолютного характера Права и его разъяснении, сколько в оговаривании того, чем право может быть здесь, вот тут, сейчас, в этом конкретном случае, в этом конкретном месте...Однако нет ни сущности случая, ни трансцендентального синтеза: есть только цепь последовательных восприятий, случайные контуры, видоизменения...» (НансиЖ.-Л. Corpus. М., 1999. С. 81-82, курсив автора - О. Т.).

кодификацию, которая велась в разные эпохи с разным успехом - с завоеваниями в виде Дигест, Consiliae глоссаторов и постглоссаторов, кампании по редактированию кутюм и т.д. Кодификация права на основании отдельных прецедентов шла многие столетия, и от каких-то периодов истории у нас уже не осталось единичных казусов (может быть, только самые знаменитые, вроде De divortio Lotharii), а есть только промежуточные обобщения, как например варварские «правды».

Мне показалось вполне естественным рассматривать судебные казусы, дошедшие до нас в «Регистре Шатле» и в протоколах Парижского парламента (не говоря уже о процессах Жанны д'Арк и Жиля де Ре, представляющих собой уникальные прецеденты), не как иллюстрацию общего развития права, но как единичное явление. Как представляется, такой подход дал возможность увидеть то, что обычно остается за рамками исследования: особенности индивидуального мировосприятия средневековых судей и обывателей, которые часто не укладывались в норму, в систему «коллективного ментального».

Я не ставила перед собой задачи создать полную, законченную картину средневекового правосознания. Я не знаю, разделяли ли мнение Алома Кашмаре о насильственном крещении евреев в суде прочие его коллеги. И не могу утверждать, что обвинение в колдовстве в средние века всегда связывалось с обвинением в проституции (как в случае Жанны д'Арк). Мне неизвестно, все ли профессиональные парижские воры выбривали себе тонзуры и притворялись клириками, дабы облегчить собственную участь - или до этого додумывались лишь самые изворотливые. От подобных обобщений и излишнего теоретизирования я постаралась воздержаться, исповедуя тем самым принцип фрагментарной

з