Исток

   — Милый мой, одному Богу известно, сколько лет я не была у причастия... И отыщется ли во всём Константинополе священник, который согласится объявить с амвона о нашей помолвке?

   — Эти хлопоты позволь мне взять на себя.

   — Но для чего тебе непременно нужно вести меня под венец? Тебе мало моей любви? — тщательно пряча под рассеянной полуулыбкой нешуточную настороженность, спросила Анастасия.

   — Я хочу быть уверен, что до самой могилы ничьи руки не станут касаться тебя, что ничьи губы не посмеют лобзать тебя и что вечный союз наших сердец будет находиться под благословением Божиим.

   — Да ты не ревнивец ли, мой милый? И не станешь ли ты в самом скором времени упрекать меня за тот образ жизни, который вела я прежде?

   — Всё, что было до нашей любви, — миф, мираж, наваждение бесовское, — без тени сомнений сказал Георгий, и ему самому стало легко на душе от мужской твёрдости решения. — Теперь ты согласна стать моей законной женой?

   — А если я всё-таки скажу — нет? — коварно усмехнулась Анастасия.

   — Я не переживу... Я убью себя, — в отчаянии простонал Георгий.

   — Успокойся, мой милый, прошу тебя.

   — Ты не вправе отказывать мне! Ведь людей, которые нуждаются друг в друге, так много, а тех, кто нашли друг друга, так мало!.. Это — перст Божий. Ты не можешь отринуть меня.

   — Хорошо... Я дам тебе ответ через несколько дней, — наморщив прелестный лобик, пообещала Анастасия. — В следующую субботу на ипподроме будут ристания, а после ристаний, как обычно, поедем к Ингерине... Вот тогда я и дам тебе ответ.

С этими словами Анастасия помахала растерявшемуся Георгию лёгкими перстами и выпорхнула из триклиния.

С крыльца она кликнула своих служанок и вместе с ними продолжила прогулку.

* * *

Очутившись в день ристаний на многолюдной трибуне ипподрома, Феофилакт как будто забыл, что он уже подал прошение об отставке. Всё так же зорко, как и в прежние годы, он поглядывал по сторонам, мимо воли ловил глазами и сердцем малейшие намёки на грядущие перестановки в синклите. Всё существо Феофилакта противилось его выключению из активной политической жизни. Мозг чиновника не желал мириться с тем, что неизбежно должно было последовать за подачей прошения об отставке.

Неужели же суждено ему в самом скором времени стать ничтожным и почти бесправным?..

Да, теперь при одной лишь мысли о вынужденном безделии Феофилакт стал терзаться сомнениями, не погорячился ли он...

Не ради наживы, не ради сладостного ощущения власти, но единственно ради служения великой христианской Идее был готов Феофилакт смирить гордыню, поклониться в ноги Варде, лишь бы вновь получить доступ к подлинной государственной деятельности.

Горько было на сердце у отставного протоспафария, ибо он понимал, что в единоборстве со всесильным кесарем он обречён.

Впрочем, и век кесаря тоже не беспределен.

* * *

Перед ристаниями свободное пространство ипподрома было отдано в распоряжение мимов и актёров, фигляров и акробатов, как умевших, забавлявших публику.

Когда император Михаил через царскую галерею прошёл в кафисму, по канату, натянутому на немыслимой высоте, лихо бегал канатоходец и при этом стрелял из лука, без промаха поражая цели на земле.

Лишь на короткое время ипподромные зрители отвлеклись от искусника, чтобы приветствовать своего монарха, а затем вновь все взоры оказались устремлёнными вверх, на канат.

Смельчак спустился на землю, и к ногам лихого поднебесного стрелка полетели медяки и серебро. Публика щедро наградила искусного умельца, и он, отдав поклоны, проворно опустился на колени и стал собирать монеты, прочёсывая пальцами густую траву.

Михаил с огорчением подумал, что публика, которая, не считая, швыряет монеты фиглярам, упрятала бы свои кошели поглубже, если бы вдруг некто предложил собрать некоторую сумму на поощрение богоугодных заведений или на возведение нового храма, не говоря уже о ремонте городского водопровода. Большинство полагает, будто оплачивать это обязан император из государственной казны, а сами они не дадут ни обола.

В античные времена богатые сограждане, исполненные чувства городского патриотизма, а также горделивого стремления оставить по себе долгую память, возводили на свои средства огромные помпезные колоннады, портики, театры, бани, цирки, храмы, общественные здания...

Теперь все общественные постройки возводятся на счёт имперской казны. А людям состоятельным, желающим увековечить себя и своё имя, предоставляется более благочестивая возможность — они могут жертвовать своё имущество пресвятой матери церкви.

Впрочем, никому не возбраняется на собственные средства выстроить целый монастырь или странноприимный дом, взять на содержание богадельню или сиротопиталище. Но таких в империи мало...

Нет, разумеется, нашлись бы желающие, и даже весьма многие, и внесли бы немалые суммы, но... в том лишь случае, если бы на них был обращён благосклонный взгляд монарха.