Истоки человеческого общения

Эту интерпретацию подтверждают результаты наших недавних экспериментов. Варнекен, Чен и Томаселло (Wameken, Chen, Tomasello 2006; см. также Warneken, Tomasello 2007) вовлекали детей в возрасте 14–24 месяцев и трех выросших в неволе шимпанзе-подростков в выполнение четырех заданий, требовавших сотрудничества: это были две задачи на достижение конкретной цели и две социальные игры, в которых не было никакой конкретной цели, кроме самой игры (например, партнеры использовали нечто вроде батута для совместного подкидывания мячика в воздух). Партнер-взрослый в определенный запланированный момент переставал участвовать в процессе, что было необходимо для того, чтобы оценить степень вовлеченности испытуемого в совместную деятельность. В исследовании были получены вполне однозначные и внутренне согласованные результаты. В заданиях, предполагавших решение конкретной задачи, шимпанзе относительно успешно координировали свое поведение с поведением партнера, подтверждением чему стал тот факт, что они часто добивались успеха в достижении желаемого результата. Однако интереса к социальным играм они не выказывали и, как правило, отказывались принимать в них участие. Что наиболее важно, когда партнер-человек прекращал играть свою роль, ни один из шимпанзе не предпринял коммуникативной попытки вовлечь его вновь, даже в тех случаях, когда шимпанзе были, казалось бы, высоко мотивированы достижением Желаемого результата — и, следовательно, совместной с партнером Цели у них не было. Дети, напротив, сотрудничали с экспериментатором как в задачах на достижение конкретной цели, так и в социальных играх. Более того, иногда они даже пытались превратить задачу на достижение конкретной цели в социальную игру, засовывая полученное вознаграждение обратно в аппарат, чтобы начать сначала. Само по себе сотрудничество с экспериментатором оказалось для них важнее, чем достижение конкретной цели. А главное, когда взрослый переставал участвовать в процессе, дети активно пытались вовлечь его снова, вступая с ним в коммуникацию: следовательно, у них складывалась совместная с партнером цель, к которой они теперь пытались его вернуть. В общем и целом, дети вступали в сотрудничество ради сотрудничества, тогда как участие шимпанзе в совместной деятельности было более индивидуалистичным.

Эта интерпретация подтверждается также и данными недавнего лонгитюдного исследования, где у тех же самых трех шимпанзе оценивалось развитие целого спектра социально-когнитивных навыков (Tomasello, Carpenter 2005; см. также Tomonaga et al. 2004). Было обнаружено, что шимпанзе не слишком отличаются от маленьких детей по социально-когнитивным навыкам, носившим более индивидуалистичный характер: например, таким, как понимание того, что воспринимают и какие цели перед собой ставят другие. Но в наборе простых задач на сотрудничество, где человек и шимпанзе должны были играть взаимодополнительные роли (например, человек протягивал дощечку, а шимпанзе клал на неё игрушку), если человек понуждал шимпанзе обменяться ролями, то шимпанзе этого не делали, либо просто продолжали осуществлять свои действия безотносительно к тому, что делает человек. Маленькие дети в аналогичных опытах не только с готовностью брали на себя противоположную роль, но еще и выжидательно смотрели на взрослого, предвосхищая, что он тоже будет играть новую для себя роль в их совместной деятельности (Carpenter, Tomasello, Striano 2005). Мы интерпретируем это так, что ребенок способен увидеть совместную деятельность, включая совместную цель и взаимодополнительные роли, «с высоты птичьего полета», в формате единой репрезентации, что позволяет ему в случае необходимости осуществить обмен ролями. Шимпанзе, напротив, способны взглянуть на свои действия только со своей собственной точки зрения, а на действия партнера — со стороны, но целостной картины взаимодействия у них при этом нет — а значит, по сути, для них нет ни ролей, ни смысла в обмене ролями в рамках «той же самой» деятельности.