Носители NSL второго поколения, таким образом, начали (в отличие от пользователей «домашних» жестов и носителей NSL первого поколения) использовать ряд грамматических структурирующих средств, ставших основой «серьезного» синтаксиса. Поскольку спонтанное возникновение жестовых языков случалось неоднократно, а все сформировавшиеся жестовые языки обладают развитой грамматической структурой, можно предполагать, что такая конвенционализация является нормальным процессом, с помощью которого сообщество создает полноценный жестовый язык.
Вскоре после того, как типично развивающиеся дети начинают продуцировать многословные высказывания — часто в виде осевых конструкций, как описано выше, — они начинают грамматически структурировать свои высказывания, как и глухие дети, овладевающие жестовым языком. Довольно рано в их высказываниях можно наблюдать иерархическую структуру — в том смысле, что у них появляются многоэлементные именные и глагольные группы, которые опознаются благодаря определенным структурным паттернам (см. обзор в Tomasello 2003). Они также довольно рано начинают использовать синтаксические средства второго порядка для структурирования ролей, которые участники играют в событиях, используя механизмы упорядочения или другие виды синтаксического маркирования, такие, как падежная маркировка. Первоначально такие средства обычно привязаны к конкретным типам событий. Например, дети могут научиться пользоваться конкретным средством упорядочения для обозначения агенсов и пациенсов в определенных типах событий, типа «давать» или «толкать», но не использовать его для других типов событий. Эти так называемые «глагольные изолированные конструкции» (verb island constructions; Tomasello 1992a, 2003) означают, что раннее синтаксическое маркирование у детей весьма ограничено по объему и становится полным и абстрактным лишь постепенно. Главный вывод, в рамках наших нынешних целей, прост: синтаксические средства (даже конвенциональные, которые разительно меняют смысл сказанного) могут распространяться либо только на конкретные слова/жесты, либо на целые категории слов/жестов. Поэтому с эволюционной точки зрения разумным будет предположение, что на ранних этапах существования в грамматике информирования «серьезного» синтаксиса люди могли структурировать свои высказывания посредством грамматических средств, которые работали лишь локально, с определенными словами/знаками, а не по категориям, объединяющим все известные слова/жесты.
Повторю, что с точки зрения эволюционного развития ни одна из ситуаций, рассмотренных нами выше (NLS и овладение детьми конвенциональным жестовым или звучащим языком), не соответствует ни одной из ранних стадий эволюции человека. Дети, создававшие и изучающие могут быть весьма близки к какой-то из ранних стадий, но они обладают более развитыми когнитивными и социальнокогнитивными навыками, чем мог обладать человек на рассматриваемый нами момент (особенно в отношении разделения = приобщения и следования нормам). Кроме того, все они начинали с обучения «домашним» жестам во взаимодействии со зрелыми говорящими людьми, своими современниками. Мы ищем нечто, что было бы новообразованием и выходило бы за рамки грамматики просьбы, т. е. включало бы в себя более сложное грамматическое структурирование. Однако, это «нечто» все равно не будет включать все синтаксические средства, необходимые для того, чтобы делиться опытом в нарративах, а также не будет включать нормативное измерение человеческой кооперативной коммуникации.