Истоки человеческого общения

В-третьих, в обеих модальностях коммуникант каким-то образом выражает свой мотив (а иногда и другие установки) в качестве дополнительной информации, чтобы помочь реципиенту сделать вывод о своей социальной интенции. В обеих модальностях эти установки склонны становиться естественными способами выражения эмоций, хотя для того, чтобы выполнять функции контрастивных маркеров (contrastive markers), они должны быть конвенционализированы. Поэтому вопрос задается с определенным выражением лица в жестовых языках и/или с определенной интонацией в звучащих языках, что, вероятно, в древности было связано с естественными выражениями замешательства и/или удивления. «Не очень вежливые» просьбы (not-so-polite requests) могут осуществляться с требовательным выражением лица или требовательным тоном, что, вероятно, в древности было связано с выражениями гнева. Эти выражения мотивов — с естественной основой в виде человеческих эмоциональных реакций как в жестовых, так и в звучащих языках — приобрели конвенциональность, каждое своим особым образом, в обеих модальностях.

В предыдущей главе то, что мы называли естественной коммуникацией, означало коммуникацию, основой которой являются жесты, основанные на действиях (action-based gestures) и адаптировавшиеся к таким естественным реакциям человека, как прослеживание взора другого — т. е. указательный жест — и интерпретация действий окружающих с точки зрения их намерений — т. е. пантомима. Люди обладают способностью понимать эти жесты без какой-либо специальной подготовки (если мы предполагаем, что у них имеется базовая структура разделения намерений кооперативной коммуникации с коммуникативными намерениями, совместными знаниями и т. д.). Так турист понимает подобные жесты естественным образом в магазине или на вокзале в другой стране. Конвенционализация устраняет естественность и заменяет ее, так сказать, совместной историей обучения: каждый, кто вырос в данном сообществе, знает, для чего обычно используется та или иная произвольная коммуникативная конвенция, поскольку у всех был похожий опыт обучения в этой области, и это, в свою очередь, тоже является общим знанием.

Синтаксические средства и конструкции устроены похожим образом, несмотря на попытки превратить их в бессодержательные алгебраические правила (см., напр., Chomsky 1965; Pinker 1999). Каждый из множества разнообразных языков, которые есть в мире, как звучащих, так и жестовых, обладает своими синтаксическими и прочими грамматическими конвенциями, необходимыми для структурирования высказываний, чтобы решать различные задачи, которые ставит информативная коммуникация. На самом деле, в каждом языке мира имеется множество заранее сформированных конструкций, которые сочетают в себе различные типы жестовых знаков/слов и грамматических маркеров для использования в рекуррентных коммуникативных ситуациях. Например, в английском языке пассивная конструкция (скажем, The dog was injured by the car ‘Собака была ушиблена машиной’) состоит из определенной конфигурации составляющих (каждая из которых также имеет свою внутреннюю структуру) для выражения конкретной коммуникативной цели. Этот, более функциональный, подход к грамматике, не отрицает ни наличия принципов обработки или вычисления, которые в какой-то мере формируют или ограничивают виды грамматических паттернов, которые человек может конвенционализировать, ни гипотезы о том, что все начиналось с «естественных» принципов, таких, как постановка первым агенса действия. Но то, из чего грамматика состоит наиболее непосредственно, — это набор конвенциональных средств и конструкций (по-разному конвенционализированных в разных языках), необходимый для облегчения коммуникации, когда необходимо обозначить сложные ситуации за рамками момента «здесь-и-сейчас».

6.2.2. Никарагуанский жестовый язык

Крайне интересная иллюстрация перехода от «простого» синтаксиса к «серьезному» (и заодно истоков конвенционализации грамматики) предоставляется различными поколениями пользователей никарагуанского жестового языка (Nicaraguan Sign Language, далее — NSL). Этот язык демонстрирует ситуацию, в которой глухие дети, каждый из которых самостоятельно добился некоторого успеха в использовании некоей разновидности «домашних» жестов, были сведены вместе в условиях школы. Они самопроизвольно сформировали способы коммуникации друг с другом, используя простой набор жестов, а новые дети, приходившие в школу, учились этим жестам от них. Уникальность этой ситуации в том, что она возникла всего несколько десятилетий назад, и поэтому первое поколение детей еще живо, а два других поколения, на данный момент взрослых и детей, также доступны для изучения. Основное открытие заключается в том, что более юные носители, судя по всему, более свободно владеют им и, по всей видимости, добавили к этим жестовым знакам некоторую грамматическую структуру, в сравнении с создателями языка, относящимся к старшим поколениям.