Истоки первой мировой войны

После возвращения Пуанкаре и Вивиани из России правительство Франции ждало, что Британия заявит о своей действенной поддержке России и Франции. Сами они говорили неоднократно о верности франко-российскому союзу и не сдерживали политику России, не предлагали отсрочить мобилизацию; оба посла, французский в Санкт-Петербурге, Палеолог, и российский во Франции, Извольский, многое делали для взаимодействия двух государств. Но 30 июля Вивиани настоятельно рекомендовал России «не совершать каких-либо действий, которые могли бы заставить Германию прибегнуть к всеобщей или частичной мобилизации»[59]. Когда это заявление Вивиана стало известно в Лондоне, там напомнили, что Грей и французский посол обменивались письмами в 1912 г. (см. гл. 3), «в которых Мы согласились, что в случае угрозы миру в Европе, Мы обсудим то, что Мы собираемся делать»[60]. В это время Камбон передал Грею последнюю информацию о движении германских войск к границам Франции и отметил, что германские приготовления к войне продвинулись дальше, чем французские.

Нерешительность британского правительства усиливала беспокойство Камбона по поводу его намерений. Грей находился в сильном напряжении: он знал, как далек кабинет от соглашения, он выслушивал от французского посла при каждой встрече учтивые упреки, он считал, что Британия была морально обязана Франции, и все же отказывался принять неизбежность вступления в войну и оставить надежду на возможность решения проблемы дипломатическим путем. Он испытывал давление своих подчиненных, а именно: сэра Артура Николсона, постоянного заместителя секретаря парламента, и сэра Айера Кроу, помощника заместителя секретаря, но он также знал, как неохотно пойдут на это решение его политические коллеги. У тех, кто видел его в эти дни, создалось впечатление, что он находился на грани нервного срыва, как и многие другие лидеры. Россия проводила мобилизацию без малейшего возражения со стороны Франции, французское правительство меньше колебалось, чем британское, вступать ли в войну. Тем временем французский кабинет собрался вечером 30 июля. Казалось, все были того мнения, что война должна разразиться. Военные приготовления уже начались (главным образом, с целью произвести впечатление на Британию), войска подтянуты к германской границе, но, как было приказано, не ближе чем на 10 км.

В течение 48 часов свобода действий французов была ограничена объявлением Германией войны России. В Санкт-Петербурге германский посол старался убедить русских остановить мобилизацию; германцы призывали соблюдать принцип солидарности монархий. Но 1 августа германское правительство формально объявило войну России на основании того, что Россия не приостановила военную подготовку, направленную против Германии и Австрии. Условия союза с Россией обязывали Францию также вступить в войну, но правительство плохо понимало, что это повлечет за собой немедленное нападение Германии.

Французское правительство многократно напоминало Британии, что оно рассчитывает на моральную поддержку, все время подчеркивая, что единственным средством избежать войны является заявление Британии о поддержке Франции. Поздно вечером 31 июля в Лондон прибыл эмиссар с личным письмом от президента Пуанкаре королю Георгу V, которое было вручено королю на следующий день. Пуанкаре писал: «Я верю, что последняя возможность мирного решения конфликта зависит теперь от Британии, Франции и России, которым в настоящий момент необходимо проявить единство в их дипломатических действиях, тогда можно закономерно рассчитывать на сохранение мира»[61]. Но ответ Георга V был более уклончив, чем те послания, которые Камбон получал от британского правительства. К 1 августа Камбон очень надеялся не столько на дипломатические действия, сколько на поддержку флота и армии. Он использовал все свое личное влияние в лондонских кругах. Он спрашивал в английских клубах, не изъято ли слово «честь» из английского словаря; 1 августа он выражал недовольство своему старому другу сэру Артуру Николсону в тот момент, когда Грей все обсуждал с Личновским условия бри-тайского нейтралитета: «Ils vont nous lacher»[62]. Вечером, после заседания кабинета, Камбон отметил, что Франция ради общественного мнения Британии держала свои войска в 10 км от границы. Но она также (следуя соглашению 1912 г.) сконцентрировала свой флот в нейтральных водах и оставила свое северное побережье неприкрытым. А Грей снова отвечал, что «Британия вне обязательств, и что она проводит очень важные обсуждения»[63].