Истопник

В песне средневековая тайна двух монастырей, женского и мужского.

Два монастыря3

Песня

Легенду услыхав в далеком детстве,
Не все я понял, честно говоря,
Давным-давно стояли по соседству
Мужской и женский – два монастыря.
Монахам без уходу было туго,
Жизнь у монашек тоже – не сироп.
И вот однажды друг навстречу другу
Они подземный начали подкоп.
Был труден путь до встречи на рассвете,
И грустно мне – но как тут не грустить! —
Ведь прокопали женщины две трети,
Мужчины – только треть того пути.

Дальше там было про то, как монахи, параллельно, копали еще под винный погреб, глотали крепленое вино. Ведь не пьют только совы.

Совещались и намечали планы, брали обязательства на год…

Правда, смешная песня. Средневековая.

Мужчины прокопали лишь треть тоннеля.

А разве не так было?!

Девушки опять пристают с расспросами к Яркову. Он им кажется каким-то романтичным бродягой-отшельником.

Из темноты неслышно появляется Климент. Тихо говорит про Костю:

– Он сам в лагере не сидел. Завтра он все вам расскажет. А сейчас ему нужно молиться. Мы на ночь вместе молимся. В свою избушку пойдем.

Костя неохотно поднимается от костра.

Дядя Коля Бородин уже улегся.

Компания провожает Климента и Костю удивленными взглядами.

Флешбэк Осень 1956 года. Буреинский водомерный пост

Костя пришел на водомерный пост в конце лета. Оборванный, обросший и грязный. С голодным блеском в глазах. Сплавлялся по диким речкам, пробирался таежными тропами. В поселки не заходил. Питался дичью и рыбой. Кучум приносил рябчиков. Собака не бросила хозяина.

Делила с ним тяготы пути.

От людей убегал потому, что боялся ареста.

Дядя Коля встретил его не очень приветливо:

– Откуда бежишь, разбойник?

– С Дуссе-Алиня.

– Там же не пробраться?!

– По Ингагли верховья перешел вброд. Дубликан остался справа, слева – Сидорго… Потом Суширь. Вышел на Кывыты. У меня с собою карта была, двухкилометровка. До Гуджала по старому зимнику, зэковскому, топал. Лежневка почти вся в болото ушла. Но тропа еще осталась. Я давно когда-то охотился за Кывытами. В верховьях Гуджала, на зимовье, у меня ветка лежала, припрятанная. Чуть рассохлось дно. Пришлось смолить. В Тырме мелкашку обменял на мешок сухарей и пачку соли.

Ленка ловил и хариусов.

– А бурлило, порог?

– Разбило лодку на камнях. Еле выплыл. Последние двадцать километров полз по берегу. Чуть не сдох. Собака спасла.

– Как зверь по тайге рыскаешь… От людей бегаешь? Натворил, небось, чего?!

Костя, обессиленный, упал Бородину в ноги:

– Разреши перезимовать… Христа ради! Я ушел с тоннеля. Меня, наверное, уже ищут.

И рассказал все, как было.

Показал пистолет со сбившимся рычажком предохранителя.

Дядя Коля пожевал губами. Был он уже совершенно лысый. Зимой и летом ходил в меховой безрукавке и в валенках с обрезанными голяшками.

– А меня потом вместе с тобой прихватят. Как пособника убийцы!

– Не убивал я, пойми! Я любил ее.

– Коль любил, чего не уберег?!

Ближе к зиме, сразу после ледостава, на собачьей упряжке приехал отец Климент. Тоже ушел от людей.

– Я в лагере стукачом не был, а теперь уж и подавно не буду… Недолго мне осталось. Под старость дьяволу служить? Они хотят, чтобы я им исповеди пересказывал. Желательно в письменном виде.

Кому «им» – все и так понимали. Без подсказки.

Апостол рассказал Косте, что Сталина выжила. Мужик ее, Кауфман, слышал выстрел и прибежал в домик истопника. Пуля прошла выше сердца, навылет. Это ее и спасло. Кауфман в то утро ждал дрезину. Все сложилось удачно, и в Ургале ей сделали операцию. Костю, конечно, тут же взялись искать. Ему грозил арест. Если и не за попытку убийства, то за незаконное хранение оружия и халатное с ним обращение. В районе о случившемся на Дуссе-Алине много судачили. По одной из версий, Сталина решила вернуться к мужу. А Костя не пускал. Хотел припугнуть, а пистолет как-то сам выстрелил. А может, и не сам…

Потом все поутихло. Ни Сталина, ни муж ее заявления в органы подавать не стали. Они перехали в Чегдомын. Через некоторое время, говорили, Кауфмана забрали в Дальневосточное отделение Академии наук и перевели во Владивосток. Их вроде бы даже освободили от судимости, но пока еще не реабилитировали.

К тому времени массовое возвращение зэков на волю уже началось.

На Дуссе-Алинь новых мерзловедов не послали. Тоннель теперь никто не отапливал. Он стал не нужен. Строй-ка-500 зарастала лесом, а в тоннеле образовались наледи. Порталы заколотили толстыми щитами.

– Везучий ты, Костя, – сказал отец Климент, – но лучше не высовывайся. Скоро совсем все забудется.

Голубые когда-то глаза Апостола совсем уж выцвели.