Историческая наука в эпоху нео–Возрождения

Постмодернистский подход, напротив, не приемлет макротеорий и единой системы координат. Нет, разумеется, он вынужден мириться с «теоретизацией среднего уровня» (пока). Но в том–то и дело, что без макроистории теоретизация бессмысленна, как карта острова сокровищ без карты океана, в котором он находится. В то же время и макроистория не может быть убедительна, если не опирается на анализ конкретного события. Авторы, противопоставляющие эти два уровня обобщения, могут быть хорошо начитаны, ссылаться на исследования, использующие различные методы анализа, но у них вызывает отторжение попытка определить соотношение и взаимосвязи этих методов. При этом они могут увлечься какой–то одной, однолинейной макротеорией (например, теорией модернизации), но протестуют против многомерных макротеорий, которые включают ту же концепцию модернизации как свою часть. В итоге такого постмодернистского макронигилизма получается скопище более или менее оригинальных идей, из которого каждый желающий может взять первый попавшийся фрагмент. Идеальные возможности для мифотворчества.

Современная историческая наука, как известно, не имеет некоего единого представления о «системе координат» исторического процесса. Но сама принадлежность исторического знания к области науки предполагает возможность и необходимость формирования этих координат, открытых для дополнений и уточнений. В этом отношении открытые «метатеории» уже сейчас вполне совместимы между собой — во всяком случае, известные социально–стадиальные и этнокультурные модели. Но язык социально–стадиального анализа, на который исторически повлияла социалистическая мысль (что вполне понятно, учитывая ее достижения XIX века), шокирует авторов, сознание которых детерминировано иными идеологическими направлениями, и они, почуяв «влияние Троцкого» или хотя бы Маркса, «отшатываются» от комплексных моделей в сторону этнонационального или либерально–западнического «флюса».

Продуктивная «система координат» исторического процесса строится на равноправии этнокультурных, социально–психологических и социально–стадиальных подходов, совершенно независимо от того, кто в свое время участвовал в их разработке. Будь то Жан Кондорсе, Карл Маркс, Николай Михайловский, Макс Вебер, Арнольд Тойнби — все они имели право высказаться. И странно было бы критиковать макротеорию за то, что она следует, скажем, за Марксом, Вебером и даже — о ужас! — Троцким (при всей его очевидной вторичности) в большей степени, чем за предпочитаемыми Александром Семеновым авторами, Андреасом Каппелером и Рональдом Суни. Макротеория обязана учитывать новейшие исследования в той степени, в какой они способны дополнить или опровергнуть какие–либо ее элементы. Если же этого нет, то речь идет о разном уровне задач — макротеория представляет общий план, а, например, исследование о взаимосвязи между национальными и социальными движениями в Российской империи начала ХХ века — анализ этой конкретной проблемы, которая укладывается в лоно макротеории, как Тибет — в Азию. Вполне законное «разделение прав и обязанностей», если описывать эту проблему языком либерального конституционализма.

При этом даже микроисследование «имеет право» опровергать или корректировать макротеорию — но ровно в той степени, в которой макротеория противоречит вновь обнаруженным фактам, явлениям или тенденциям. Макротеории корректируются так же, как когда–то уточнялась карта мира. Пока на таких картах еще немало белых пятен и неточностей, но на то и историографический процесс, чтобы их было меньше. К тому же следует учитывать, что бывают «карты» разного масштаба. На одной легко различить не только «думскую монархию», но даже конкретного депутата. На другой (особенно если в «легенде» оговорено, что речь пойдет о социально–стадиальных проблемах) правомерно давать лишь общий контур даже крупных деталей (например, национального фактора, имевшего, как все знают, такое большое значение, что оно достойно отдельного исследования). «Вынесение за скобки» (что не означает «игнорирование») как раз и позволяет сосредоточиться на явлении, которому посвящена «карта», то есть сделать разговор более конкретным, историчным и научным. Было бы странно критиковать авторов карты русско–японской войны за отсутствие на ней торговых путей. Также наивно критиковать статью о месте революции 1905–1907 годов в системе исторических координат за отсутствие в этой статье (а не многотомной монографии) «эволюции политического поля думской монархии, которое продолжало играть важную роль катализатора конфликтов после спада социального движения».