Историческая неизбежность? Ключевые события русской революции

Революция 1917 г. должна была положить конец старому порядку в международной политике. Россия теперь являлась лишь остановкой на пути к мировому коммунизму, и советские международные отношения первоначально были подчинены этой цели. Однако к 1920-м гг. надежды на мировую революцию сменила серая реальность «социализма в отдельно взятой стране», а мессианство коммунизма, соответственно, мутировало в прямое преследование национальных интересов России. Вот два ярких примера. Советская политика по отношению к китайским коммунистам коренным образом изменилась между двумя войнами под влиянием японской угрозы СССР, а в 1939 г. произошел моментальный и резкий поворот от абсолютной идеологический враждебности по отношению к фашистской Германии к альянсу с ней – опять же продиктованному соображениями безопасности СССР. Конечно, до конца своих дней Советский Союз делал упор на роль лидера мирового коммунизма (как Николай II – на роль России как лидера православия), преследуя при этом очень традиционную российскую повестку дня во внешней политике: защиту от угрозы западной экспансии путем возможно большего расширения сферы своего влияния.

В 1991 г. политика эволюционировала от другой исходной точки, однако пришла к тому же. Экономические и политические модели, которые начали внедрять реформаторы 1991 г. – рыночная экономика и либеральная демократия, – были западными моделями. Очевидным было намерение сделать Россию частью Запада. Горбачев неоднократно упоминал «общий европейский дом».

Однако верх снова взяли российские шаблоны. При хаосе и деморализующей обстановке 1990-х либеральная демократия в России не могла действовать, а переход к рыночной экономике сопровождался социальной катастрофой и обнищанием населения. Этому сопутствовал ряд «унижений», которые Россия претерпела от Запада (в первую очередь расширение НАТО), результатом чего стал быстрый подъем русского национализма. Власть вынуждена была искать на него «русский» ответ. Она возродила православную религию, сделала упор на патриотизм и все более твердо противостояла (в особенности в Грузии и на Украине) тому, что теперь считала хищными посягательствами Запада.

Обе революции – и в 1917, и в 1991 гг. – были совершены под знаменем общечеловеческих ценностей, однако в конце концов обрели некоторые очень традиционные российские черты. В обоих случаях внешняя политика России после первоначального радикального потрясения вернулась на свой привычный путь. Основными движущими силами вновь стали ярко выраженный национализм, боязнь доминирования Запада и решимость защитить российские сферы влияния. После больших надежд 1991 г. Западу непросто к этому привыкнуть, и хотелось бы понять, мог ли результат быть иным.

Г. Авторитарный импульс

Четвертая очевидная параллель между 1917 и 1991 гг. видится в том, что в обоих случаях сильное общественное движение, нацеленное на демократизацию России, привело страну, после периода первоначального хаоса, к авторитаризму. История 1917 г. подробно описана в главах этой книги. Я уже говорил о том, что, хотя большевизм не был неизбежным результатом хаоса 1917 г., его вероятной альтернативной могла быть не демократия, а какой-то другой (вероятно, правый) авторитарный режим. Демократическая традиция в России была слишком слаба, а демократические политики слишком незрелы для того, чтобы преодолеть кризис. Диктатура (необходимость которой обсуждали еще до падения Николая II) почти несомненно показалась бы необычайно привлекательной.

В годы, последовавшие за 1991-м, как во втором акте пьесы Беккета, все та же драма была разыграна в более размытой форме. Распад Советского Союза оставил усеченную Россию в состоянии разброда в обществе, экономического коллапса, гражданской войны (в Чечне), с зачаточными правительственными институтами. Одно ключевое отличие 1991 г. состояло в том, что Ельцин, как напрямую избранный президент, имел демократическую легитимность, которой не хватало Временному правительству 1917 г. Но даже несмотря на это, его заставили участвовать в серии очень сомнительных экспериментов (например, послать танки на парламент в 1993 г. и «купить» выборы в 1996-м) для того, чтобы удержаться у власти. Так была проложена дорога для преемника Ельцина – Владимира Путина (выбранного с расчетом на то, что он станет «российским Пиночетом»). Последовало внедрение все более жестко регулируемой системы управления с подчиненной прессой, жестким ограничением деятельности оппозиции и фальшивыми выборами.

Следует подчеркнуть одну особую общую черту событий 1917 и 1991 гг. В обоих случаях после восстания государственные органы безопасности взяли на себя главную роль в последующем управлении страной. Критики революции 1991 г. впоследствии заявляли, что отсутствие «люстрации» – чистки «старой гвардии» – сделало возвращение авторитарного государства почти неизбежным. Но трудно представить себе более полномасштабную люстрацию, чем ту, что имела место в 1917 г., однако авторитаризма (и это мягко сказано) избежать все равно не удалось.