Историческая традиция Франции

Необходимость интегрировать иммиграцию в национальную историю отчетливо осознается на самом верху. «Мы все немного римляне, немного германцы, немного евреи, немного итальянцы, все более и более португальцы. Я спрашиваю себя, не являемся мы уже и немного арабами»[985], – говорил президент Миттеран на коллоквиуме в Сорбонне (1987). «Мы почти все являемся детьми иммиграции», – вторил президенту-социалисту Саркози. И хотя эти заявления были заметным преувеличением и выходцы из последних волн иммиграции (ХIХ – ХХ вв.) составляют, по разным подсчетам, лишь около трети населения страны[986], главное в подобных заявлениях – курс на единство многообразия страны, который отчетливо противопоставляется ее расколу на «коренных французов» и «французов из иммиграции», если пользоваться фразеологией национал-радикалов[987].

Создание Центра истории иммиграции, отмечает Анук Коен (Университет Париж – Х), знаменовало переворот в музейной политике страны, сосредоточенной до сих пор на прославлении героического прошлого Франции с ограничением ее культурного наследия рамками «шестиугольника». Теперь предстоит вписать в «Пантеон национальной истории» «бедного родственника», каким является история колоний, а затем и иммиграции. Требуется «объединить память французов вокруг общей истории и республиканских идеалов». Между тем память тех, кто из поколения в поколение жил в метрополии, и тех, кто приехал из колоний, – это «разделенная память», воспоминания, которые противопоставляют их друг другу. Более того, колониальная история – это «кровоточащая рана» и это «прошлое, которое не проходит»[988], поскольку «история иммиграции во Франции безоговорочно связана с историей колонизации».

Безусловно, необходимо соблюдение исторической правды, причем не просто во имя знания самого по себе, но как признание негативных сторон национального прошлого. Истина, по словам разработчика проекта создания Центра, должна не только явиться утешением, но и «служить компенсацией за унижения»[989]. Для этого требуется признание прошлого во всей его целостности, «включая самые мрачные его аспекты». Другая задача – переосмысление национальной истории на всю ее глубину под углом зрения современных проблем.

«Напряженность в отношениях между историей и памятью остается в сердце проекта», – замечает Коен. Несомненно, критерии экспозиции музейного Центра должны отвечать научно-историческому подходу, притом, однако, что национальная история становится плюралистической, а это означает необходимость отражать различающуюся память ее участников, в том числе тех, для кого эта память образует мост между «приемной страной» и «страной происхождения». Соответственно экспозиция должна включать материалы их пребывания и деятельности не только в метрополии (службу во французской армии, строительство дорог и т. д.), но и на исторической родине.

В проекте Центра, заключает Коен, воплощается «исторический консенсус», направленный на конструирование общего прошлого, что, в свою очередь, должно стать «эффективным инструментом идентичности» в современном французском обществе. Духом этого консенсуса должна быть проникнута работа по селекции воспоминаний. Эта задача ложится на профессионалов («entrepreneurs de mémoire»). Память включает забвение, в данном случае «коллективная память есть одновременно разделенное забвение»[990].

Сложности и противоречия мультикультурализации Франции, как и других развитых обществ, очевидны. Традиционалистски настроенные представители большинства «чувствуют себя осажденными в стране становящейся мультикультурной», и эти чувства работают на «коммунитаризм белых», усиливая позиции националрадикалов[991]. Одновременно неприятие «белыми» «цветных», их заведомо враждебное к ним отношение усиливает обособленность «цветных», порождая феномен «навязанного коммунитаризма». И тем не менее даже противники мультикультурализма признают его влияние, о чем свидетельствует отношение французского общества к самому болезненному вопросу. Так, значительная часть французов (22 %) полагают, что ислам является «фактором культурного обогащения» страны и еще 36 % не считают его «угрозой»[992].

Как бы то ни было, корректно говорить о «французском исламе», а не – в привычной терминологии – «ислам во Франции». И «задача французского ислама», как подчеркивал Саркози в роли «министра по делам культов», при соблюдении республиканских норм «не подорвать силу своего духовности (sans affaiblir son message spirituel)». Требования предъявляются и к французскому обществу: Франции надлежит научиться жить с религиозным многообразием, «многоликая Франция требует от каждого принятия различий». «Это самое трудное из-за подсознательного недоверия», а оно основано на непонимании. Боятся ислама, потому что не знают его. «Культуру многообразия нужно выращивать»[993], – заключил Саркози.